Коммунисты
Шрифт:
«Вчера приходил к нам для допроса один следователь, из старых николаевских следователей, — делится в одном из последних писем жене Степан. — Выгнали его и заявили, что мы не признаем никаких следователей и судов». Степан знает, как волнуется жена. Хочет успокоить: «Наше положение не должно вызывать особого беспокойства. О пище хорошо заботятся извне. Каждый день сверх получаемых 1/2 ф. получаем еще по фунту от товарищей».
О том же Сурен, сидевший в одной камере с отцом: «Режим в тюрьме был очень тяжелый. Мы голодали, и если бы не наши товарищи, находившиеся на свободе, то мы перемерли бы все с голоду. Нам давали по четверти фунта хлеба, по небольшой тарелке какой-то дряни, которую противно было есть (ее называли «суп с макаронами», на самом деле там плавало червей больше, чем макарон). Все это невозможно было есть.
Жуков, явившись в тюрьму, вызвал товарища Степана из камеры в контору начальника тюрьмы. Я не присутствовал при их разговоре, но через полчаса или через час Степан вошел в камеру в довольно возбужденном состоянии. С порога крикнул: «Я этого мерзавца выгнал от себя!» Потом рассказал, что Жуков начал задавать вопросы, выражаясь мягко, — хулиганские, о том, что большевики украли деньги, что большевики заключили союз с турецкими пашами о сдаче города, и требовал подтверждения. Степан заявил, что с такими проходимцами и старыми царскими чиновниками-жандармами он имел достаточную возможность беседовать до революций, а сейчас продолжать беседовать с ними не желает. Считает такого рода суд и следствие комедией и не станет в этой комедии участвовать».
Одиннадцатого сентября, за неполных четыре дня до падения Баку, во всех благонамеренных газетах «Временное положение о военно-полевом суде… Параграф семь: разбирательство дел судом производится при закрытых дверях… Параграф девять: приговор вступает в законную силу немедленно по объявлению его на суде, безотлагательно и, во всяком случае, не позже суток производится в исполнение».
Чуть пониже извещение «Чрезвычайной следственной комиссии»: «Уголовное дело Шаумяна, Петрова, Корганова, Джапаридзе и др. большевистских комиссаров передано военно-полевому суду, и, согласно формулировке обвинения, подсудимые должны подвергнуться смертной казни через расстреляние».
Отлично разработанную программу разнес ураганный огонь турецких осадных орудий. В ночь с пятницы на субботу, с тринадцатого на четырнадцатое сентября, дивизии Нури-Паши начали штурм города. Генерал Денстервиль, его штаб и солдаты — все тут же грузятся на заранее присмотренные и реквизированные пароходы. Уходят в море, на Энзели. За недосугом генерал забывает сказать последнее «прощай» Диктатуре.
Около четырех часов четырнадцатого, в субботу, поток обезумевших бакинцев захлестывает пристани. Беспорядок и сумятица невообразимые. Порт под непрерывным обстрелом. Хранимые если не богом, то вполне достаточным количеством снятых с позиций солдат, диктаторы, лидеры меньшевиков, эсеров, дашнакцаканов усаживаются на суда. Плывут в Петровск. К благодетелю Бичерахову. Он примет, обласкает. Попозже, став «главнокомандующим войск и флота Кавказа», издаст приказ номер 324 о награждении Садовского, Айолло, Саакяна, прочих ревнителей свободы Георгиевскими крестами.
А комиссаров решили забыть в тюрьме. Какая, в сущности, разница, «подвергнутся смертной казни через расстреляние» или их растерзают турки! Даже желательнее!
Нет, сегодня только четырнадцатое, а им умирать в ночь на двадцатое. На бурых песчаных холмах Закаспия. На 207-й версте, между телеграфными столбами 116 и 117. Потом будет суд над убийцами. Увы, не над всеми. Многих англичане увезут. И своих тиг-джонсов, и красноводских кунов, дружкиных.
Будут свидетельские показания и заключения медицинских экспертов.
Свидетель Кузнецов: «По инициативе группы рабочих было решено найти тела расстрелянных 26 бакинских комиссаров и их откопать. Руководителем экспедиции был я. Снарядили специальный поезд и выехали. Остановились между станциями Ахча-Куйма и Перевалом. Разыскивать долго не пришлось. За песчаным огромным бугром сразу показался на поверхности земли череп, а впоследствии были раскопаны и остатки костей. Во второй могиле, на расстоянии 5–6 шагов, нашли кости, черепа не было. Третью могилу нашли случайно. В могиле находились трупы 8 человек. В этой могиле еще не все истлело мясо. Были видны волосы, одежда тоже сохранилась. Помню одежду одного матроса. У некоторых найдены были книги, деньги бакинские.
Четвертую могилу нашли близ железнодорожного полотна. Там находилось 16 товарищей. Трупы все в страшном состоянии. Надо полагать, что убийство этих товарищей происходило всевозможными средствами. Я заключаю это из того, что головы частью были отделены от туловища, частью находились в ногах, сбоку и т. д. Часть черепов была перебита на части и раздроблена… Их не только рубили, а убийство происходило разными средствами. Били чем попало, ибо череп разбить на куски одной шашкой нельзя…»
Все это потом. На другом берегу Каспия. Сегодня суббота, четырнадцатое сентября 1918 года. Снаряды раздирают, разносят город. Пылают пожары. Сотрясают взрывы. В камерах Баиловской тюрьмы отчетливо слышна близкая ружейная и пулеметная стрельба. В час, когда всем кажется, что вырваться, уйти никуда нельзя, Анастас Микоян с группой молодых большевиков — среди них и Сурен, несколько дней назад выпущенный на поруки, — распахивают окованные ворота, железные двери.
На одном из дальних причалов комиссары вместе с толпою беженцев взбегают на борт «Туркмена».
Минут двадцать-тридцать до отплытия. Вся «наша бакинская родня», как когда-то Степан в письме к Ильичу назвал Алешу Джапаридзе, Ваню Фиолетова, Якова Зевина, Мешади Азизбекова, помещается в кают-компании. Молчат. Должно быть, каждый как умеет — «про себя» — прощается с неповторимым городом, с мазутной армией. Со всем, что умещалось в понятие «Баку».
Варо Джапаридзе неожиданно обнимает Алешу, стискивает в объятиях. Тут же отталкивает: «Уйди! Сейчас же уйди с парохода!.. Останься в Баку! Вот тебе адрес человека… Он спрячет тебя! Останься, ну!»
Экспансивный Алеша взрывается: «Что ты говоришь? Чтобы я бросил товарищей?!»
Тишина сдавливает плечи, склоняет головы. Наконец, голос Вани Фиолетова: «Варвара, Алешу в Баку знает каждый мальчишка. Для него не может быть надежной квартиры!»
Со Степаном сыновья. Сурен, считающий себя совсем взрослым, и четырнадцатилетний подросток Левон. Подросток, бог знает как сумевший сквозь кольца окружения, фронты, кордоны доставить в Москву — Ленину — секретнейшее послание главы Бакинской коммуны. Четырнадцатилетний, с обязанностями и правами солдата, гражданина, политического заключенного — тюрьма в Баку, а там впереди — в Закаспии…
Сыновья до конца с отцом. В Баку, на пароходе, в красноводском застенке. Все испытывают.
В цепкой памяти Левона:
«В каюту торопливо входят Петров и Татевос Амиров. Новости тревожные. Капитан парохода, которого всего лишь два часа назад уговорили взять курс на советскую Астрахань, заявил, что он вынужден повернуть и идти либо на Петровск, либо на Красноводск. Этого требует судовой комитет, в котором засели эсеры, не желающие попасть «в руки большевиков». Кроме того, путь до Астрахани дальний, пассажиров на пароходе набралось около тысячи, а топлива, пресной воды и продовольствия в обрез…