Коммунисты
Шрифт:
Петровск или Красноводск? Было известно, что в Петровске хозяйничает Бичерахов. А о положении в Красноводске не было точных сведений, и поэтому он представлялся меньшим злом…
Поздно вечером 16 сентября показались огни Красноводска. По сигналу из порта пароход «Туркмен» стал на рейде и бросил якорь. Медленно подплывает катер военного начальника порта — «Бугас». По спущенному трапу перебираются туда английские офицеры, дашнакский георгиевский кавалер и кто-то из пароходного начальства. Вскоре последовал приказ: «Туркмену» не трогаться
Утро 17 сентября. Вновь появляется «Бугас» и приказывает «Туркмену» следовать за ним. В десяти километрах от города «Туркмен» пришвартовывается к пристани Уфра.
Вся пристань оцеплена войсками. Между цепями прогуливаются три английских офицера: двое — с «Туркмена», третий — полковник Баттин. Они похлопывают стеками по желтым крагам и равнодушно, ни во что не вмешиваясь, наблюдают.
Но на берегу — английский бронепоезд, пушки которого зловеще глядят на нас своими жерлами. За холмом, как мы после узнали, наготове солдаты расквартированного в Красноводске батальона английского Хэмпширского полка с артиллерией, а также туркменская рота. На самой пристани орудует боевая дружина местной организации эсеров.
Отдается приказ — всем пассажирам выйти на пристань. У трапов каждый подвергается обыску.
Наши товарищи решают смешаться с беженцами.
На противоположной стороне пристани стоит пароход «Вятка». У его трапа группа людей начальнического вида. Позже выяснилось, что это были представители ашхабадского англо-эсеровского правительства и местные власти — Кондаков, пристав Алания и другие.
Появляется знакомая фигура в высокой черной папахе, с лихо накрученными усами. Это дашнак Лалаев — георгиевский кавалер с нашего парохода. В сопровождении нескольких эсеров-дружинников он вклинивается в толпу, рыская глазами по сторонам.
Вот Лалаев, как собака-ищейка, учуял добычу. В двух десятках шагов он увидел Степана Шаумяна и устремился к нему со злорадной усмешкой.
Началась настоящая охота…
Забрали и ведут нашего товарища Ивана Малыгина. Я не спускаю с него глаз. Но тут кто-то сзади грубо хватает меня за руку. Оборачиваюсь и вижу сначала дуло направленного на меня кольта, а потом отвратительное, злобное лицо.
— Эй ты! Идем, сволочь, нечего прятаться!..
Минут сорок он таскал меня по пристани, по трюмам и каютам «Туркмена», методически постукивая по голове дулом пистолета и приговаривая:
— Ну, ну, показывай, где твой старший брат! Вот этот? Нет? А во что он одет? Врешь, как это ты не знаешь?!
Раз пять я проходил мимо брата Сурена, чуть не задевал его плечом. Сурен слышал задаваемые мне вопросы и, скрываясь в толпе, издали, одними глазами, подбадривающе улыбался…
Бандит, наконец, устал. Еще раз с досадой он стукнул меня по голове и, махнув рукой, повел на «Вятку».
Большинство наших товарищей уже были здесь. Еще через час «охота» закончилась.
Беженцев загнали обратно на «Туркмен», а «Вятка» со всеми арестованными
Восемнадцатого сентября написали коллективный протест, требуя прекратить произвол и издевательства, — на всю жизнь запоминает Левон. — Со вчерашнего утра нам не выдавали никакой пищи и вообще поставили нас в условия худшие, чем в прежних, царских тюрьмах. Помещения тесны, отсутствуют постельные принадлежности, умывальники. Держат нас взаперти, на прогулки во двор не пускают…
19-го утром на протесте было начертано: «Объявить заключенным, что тюрьма не для комфорта. Второе, можно просить, но не требовать. Вообще укажите заключенным побольше думать и поменьше писать».
В камеру явился начальник административной службы Яковлев. Бывший нотариус, худой, длинный, с зализанным пробором, в старом мундире с золотыми пуговицами. Он говорил тихим голосом:
— Я тридцать лет верой и правдой прослужил государю и отечеству. Я сам много пострадал от большевиков, но я не роптал…
Все попытки связаться с внешним миром оставались безуспешными, а издевательства все продолжались.
Явился глава красноводского «правительства» эсер Кун. Это тип, которого даже английский генерал Маллесон называл «властным и безжалостным человеком».
Войдя в камеру, он оглядел комиссаров. Кто лежал на голых нарах, кто на полу. Кун выкрикнул:
— Кто тут у вас главковерх?
— Нет у нас главковерхов, — раздалось в ответ.
— Ну тогда кто Шаумян?
— Я Шаумян, — спокойно сказал Степан.
— Встать! Разве вы не знаете, с кем говорите? Я — Кун!
— А я могу и лежа разговаривать, — не меняя позы, ответил Шаумян.
Разъяренный Кун бросился вон из камеры.
…Функции палачей были возложены на ближайшего помощника командующего английскими войсками в Закаспии капитана Реджинальда Тиг-Джонса и главу закаспийского правительства эсера Фунтикова.
Экстренный поезд в составе одного классного и одного арестантского вагона со специально подобранной бригадой вечером девятнадцатого сентября доставил их из Ашхабада в Красноводск. Тиг-Джонс и Фунтиков разработали план расстрела.
Все эти подробности были выяснены много позже.
…В ночь на 20 сентября 1918 года было тихо в камерах. Еще с вечера предупредили, что ночью все будут отправлены. Куда? В Ашхабад, в областную тюрьму, потому что в Красноводске тесно.
Кто-то из бакинцев увидел во дворе груду лопат.
Каждому ясно, что скоро конец, но вслух об этом никто не говорит…
Да, это была страшная ночь, ночь с девятнадцатого на двадцатое сентября.
В неведомую дорогу собрались все. Собрались и ждали.
Идут часы, но никто не нарушает тишины.
Около двух часов ночи все вскочили от шума многочисленных шагов по коридору. Зазвенели ключи, загремел засов, распахнулась дверь. Палачи вошли в камеру.
Кто-то из них по бумажке выкликает фамилии. Выкликает не всех, кто находится в камере.