Коммутатор
Шрифт:
— Что с тобой? Ты в порядке? Посмотри на меня.
— Я бы на вашем месте не тратил время, — деликатно откашлялся динамик голосом Кесселя, — Пётр Семёнович не ответит, его здесь нет. Пожалуйста, садитесь, мы готовы начать ваше извлечение.
— Что значит «его нет»? Вот же он сидит. Эй! Дедушка, слышишь меня? Это Витя!
— Пётр Семёнович мёртв, вы же сами его и нашли, помните?
— Я… что-то помню. Я вошёл на цыпочках. А он лежал там, на столе, ещё даже тёплый. Дед… Что с ним случилось?
— Управляемый сердечный приступ. Прошу вас, Виктор, у нас мало времени! Соединение крайне
— Слышишь, ты, — я почти шипел, задрав голову и высматривая на потолке репродуктор, — я с места не сдвинусь, пока не пойму, что тут творится и что вы сделали с дедушкой! И со мной, если на то…
— Ресурс текущего погружения исчерпан, целостность структуры… два процента.
Я ждал: как и обещал, не двигаясь с места. Не представляете, чего мне это стоило, но я понимал, что это последний шанс получить ответы. Секунды шли, я готов был сдаться, когда Кессель быстро заговорил.
— А знаете что? Чёрт с вами. Ваш дед был удивительный человек, настоящий учёный, которого я безмерно уважал. Это он основал кафедру танатологии, практически изобрёл новую дисциплину! Сумел многих убедить в своей правоте, а это было ой как нелегко, можете мне поверить. Когда начались серьёзные проблемы с сердцем, он сам пошёл на установку модифицированного кардиостимулятора и завещал себя науке.
Он слегка отдышался и продолжил.
— Нам постоянно нужны добровольцы, вы понимаете? Живой человек не может проникнуть в Запредельное сам, для получения данных с той стороны мы используем некробакены — посмертные мнемограммы. Да-да! То, что вы там видите, это не ваш дедушка, а просто гипсовая маска, снятая с лица покойника. Закольцованная память, бесконечно переживающая сама себя. Никакая не душа и не призрак, или что там ещё взбрело вам в голову, а просто-напросто оборудование! И оно практически сломано, потому что кое-кто без приглашения навещает родственников. Кое-кто, войдя в квартиру, тело хозяина которой, как вы верно заметили, ещё не остыло, лезет любопытными руками щёлкать тумблерами, назначения которых не понимает даже отдалённо!!
— Господи. Сколько ещё я забыл? На нём были какие-то странные наушники… Я думал, он слушал что-то перед смертью, хотел узнать, что.
— Вы узнали, поздравляю. Вы теперь столько всего знаете, что я под суд пойду, если об этом станет известно. Вам стоит что-нибудь сделать по поводу вашего болезненного любопытства, если выживете.
— Я тоже такая мнемограмма? Как затёртая магнитофонная кассета?
— Вас с дедушкой, пользуясь вашей аналогией, записало на одну бобину. Но главное то, что ваш мозг жив. Волновая функция ещё не коллапсировала, мы в силах обратить расщепление, если вы готовы сотрудничать.
Пошатываясь, я доплёлся до кресла и без сил рухнул в него. Дед оказался напротив, он всё так же бормотал в трубку, пересказывая осколки разрозненных воспоминаний, проживая заново всё то, чем являлся когда-то этот человек. Поддерживая тем самым истончившуюся связь с реальным миром и людьми на той стороне.
— Что мне делать?
— Вспоминайте. После вашей записи вы каким-то образом активировали режим погружения. Воспользовались доступами дедушки, я полагаю. Как это выглядело для вас?
— Я… Думаю, я позвонил по телефону, — медленно протянув руку, я снял трубку с рычага. На секунду из отверстий динамика с шелестом показались длинные чёрные иглы и трубки, как бы обозначая своё присутствие, потом втянулись обратно.
— Отлично, судя по показаниям, вы на правильном пути, продолжайте вспоминать. Что бы это ни было, вам нужно сделать всё точно наоборот, в обратном порядке.
— У меня был номер станции. Нужно набрать его наоборот?
— Вам виднее, думайте! Боюсь, у нас будет только одна попытка.
Я потянулся было к наборному диску, но отдёрнул руку. Что-то было не так с этой идеей. Я ещё раз взглянул на деда, и тут озарение наполнило меня чувством уверенности. Вот оно.
— Я должен позвонить в квартиру. Позвонить деду.
— Тогда сделайте это!
Палец сам лёг на диск. Пластик был тёплым, неприятно шершавым. Один, восемь, один, три, шесть, четыре… Четыре, а что затем? Шесть или восемь? Хотя было жарко, как в домне, я почувствовал, что леденею от ужаса.
— Что случилось? — Кессель больше не пытался скрывать панику в голосе.
— Я не помню последнюю цифру! — закричал я, едва не плача. — Совсем вылетело из головы. Я не звонил ему в последние годы. Шесть или восемь? Вы не знаете?
— Мы не так близко общались. Вспоминайте же, ошибка будет фатальной, точность невероятно важна!
— Мне нужно подумать. По-моему, восемь. Нет, шесть, точно шесть!
— Решайтесь, времени больше нет, ни секунды!
И я прижал трубку к уху, и набрал цифру, и время замедлилось. Диск медленно возвращался на исходную: щёлк… щёлк… щёлк… Всего шесть щелчков. Адский шум вокруг стих, став космической тишиной. Спустя безумие и вечность раздался первый длинный гудок. Сидевший напротив дедушка вдруг поворачивается, в его глазах ужас, он страшно кричит мне в лицо. Гудки прерываются, знакомый голос говорит: «Алло, я вас слушаю». Это мой голос. Чёрные иглы с шуршанием вонзаются в мою голову, достают до среднего уха, боль просто ужасна. Всё заливает ослепительный белый свет.
6. Дома
Всё удалось. Ослепительный свет превратился в свет медицинских ламп. Вялого, как набивная кукла, всего опутанного проводами и датчиками, меня извлекли из устройства, напоминавшего советскую сушилку для волос. Я очнулся в наш мир и, Господи, каким же он был нормальным! Кессель и его команда провели все, какие было возможно, обследования и тесты. Долго пугали возможными отложенными последствиями и расспрашивали о том, что я видел и чувствовал, находясь там. Я удовлетворял их исследовательский интерес целую неделю, после чего прямо спросил, задержан ли я. Оказалось, нет: задерживать меня у них не было ни полномочий, ни оснований.