Комната Джованни
Шрифт:
– А он, что, всюду таскает за собой Жака?
– Нет. Скорее всего, случайно забежал к нему сегодня вечером.
Я помолчал.
– Я начинаю понимать, – продолжал я, подбирая слова, – что такому парню, как Джованни, довольно трудно жить. Париж, сама понимаешь, не пристанище удачников, и манна небесная на всех не сыпется. Джованни – бедный, в том смысле, что он из бедной, простой семьи. И в самом деле, здесь он мало на что может рассчитывать. Здесь огромная конкуренция. А при ничтожных деньгах трудно думать об устройстве хоть какого-нибудь будущего. Поэтому многие
– Да, холодно здесь в Старом Свете.
– Но в Новом Свете тоже не жарко, – сказал я,-а в Париже наступили холода, уже осень.
– А нас согревает любовь, – засмеялась она.
– Мы не первые, кого в постели посещала эта мысль.
Однако некоторое время мы лежали молча, крепко обняв друг друга.
– Хелла! – наконец нарушил я молчание.
– Что?
– Хелла, давай, когда придут деньги, смотаемся из Парижа.
– Смотаться из Парижа? А куда?
– Все равно. Только бы смотаться, Париж надоел до чертиков. Хочу с ним на время расстаться. Поедем на юг. Может, там есть солнышко и тепло.
– Значит, мы поженимся на юге?
– Хелла, – сказал я, – ты должна мне поверить на слово, что я ничего не могу затевать, ни на что решиться, не могу даже думать об этом всерьез, пока мы не смотаемся из этого города. Я не хочу здесь жениться, не хочу даже думать о женитьбе. Давай скорей уедем.
– Я не знала, что твои планы так изменились, – сказала она.
– Я жил в комнате Джованни несколько месяцев, – сказал я, – и больше не могу так жить. Мне нужно отсюда уехать. Ну, пожалуйста. Она нервно рассмеялась и легонько отодвинулась от меня.
– Ладно. Только я не могу понять, почему бежать из этой комнаты означает бежать из Парижа.
– Хелла, пожалуйста, не надо, – вздохнул я, – я не склонен сегодня к пространным объяснениям. Может быть, если я останусь в Париже, то опять помчусь, сломя голову, к Джованни и тогда… Я осекся.
– Но почему тебя это мучает?
– Потому что я ничем не смогу ему помочь и не выдержу, если он станет опекать меня… Я американец, Хелла, и он думает, что я богач.
Я замолчал, сел на кровати и уставился в темноту. Хелла смотрела на меня.
– Он очень славный малый, я уже тебе говорил, но он такой надоедливый… вбил себе в голову такие вещи обо мне, он думает, что я сам господь Бог. А его комната – такая грязная, вонючая! Скоро придет зима, там будет холодно…
Я снова повернулся к ней и крепко сжал ее руки.
– Послушай, давай уедем. Подробности я расскажу тебе, когда нас уже здесь не будет.
Наступило долгое молчание.
– Так ты хочешь отправиться прямо сейчас?
– Да. Как придут деньги, давай снимем где-нибудь домик.
– А ты убежден, что тебе не хочется домой, в Штаты?
– Да пока нет, – простонал я, – не про это я тебе толкую.
Она поцеловала меня и сказала:
– Мне все равно, куда ехать, лишь бы быть с тобой.
– На дворе уже почти утро, – сказала она, – хорошо бы нам немножко поспать!
Я пришел к Джованни на следующий день поздно вечером. С Хеллой мы долго гуляли вдоль Сены, а потом я здорово поднабрался в нескольких бистро.
Когда я открыл дверь, в комнату ворвался свет. Джованни сидел на кровати, перепуганный насмерть, и кричал:
– Qui est la? Qui est la?
Я остановился на пороге, чуть покачиваясь, и сказал:
– Это я, Джованни, не шуми.
Джованни посмотрел на меня, лег на бок и, отвернувшись к стене, заплакал.
«Господи Иисусе», – подумал я и тихо прикрыл за собой дверь. Потом достал пачку сигарет из кармана куртки и повесил ее на стул. Зажав сигарету в пальцах, я подошел к кровати и склонился над Джованни.
– Брось, малыш, не плачь. Ну, пожалуйста, перестань плакать.
Он повернулся и взглянул на меня. Веки у него покраснели, в глазах стояли слезы, а на лице застыла странная улыбка – жестокая, виноватая и в то же время счастливая. Он протянул мне руки, и я, примостившись рядом, поправил волосы, сбившиеся ему на глаза.
– От тебя несет вином, – выдавил он.
– Вина я не пил. Поэтому ты так перепугался и теперь плачешь?
– Нет.
– А что случилось?
– Почему ты от меня ушел?
Я не знал, что и ответить. Джованни снова отвернулся к стене. Я надеялся, вернее, думал, что ничего не испытываю в эту минуту, но в самом укромном уголке сердца что-то защемило, заныло тоскливо и больно.
– Ты никогда не был моим, – сказал Джованни, – и, по правде сказать, никогда здесь не жил. Не думаю, что ты меня обманывал, но и не говорил никогда правду. Почему, Дэвид? Бывали дни, когда ты все время сидел дома, читал, открывал окно или что-нибудь стряпал. Я не сводил с тебя глаз, но ты никогда ничего не говорил, а если и смотрел на меня, то невидящим взглядом. И так каждый день, пока я зарабатывал нам на жизнь.
Я молча смотрел мимо Джованни на квадратные окна, залитые слабым лунным светом.
– Чем ты был занят все время? Почему всегда молчал? Ты нехороший человек и сам это знаешь! Бывали дни, когда ты улыбался, а я тебя ненавидел в эти минуты, мне хотелось ударить тебя, разбить в кровь твое лицо. Ведь ты улыбался мне, как улыбался каждому встречному, ты разговаривал со мной так же, как со всеми. И всегда врал. Ты вечно таился от меня. Думаешь, я не знаю, что, когда мы занимались любовью, тебя не было в постели. Ты витал где-то, неизвестно с кем, но только не со мной. Что я тебе? Пустое место, пустое. Ты отдавался мне, но не дарил мне счастья. Никогда.
Я поискал сигареты. Пачка оказалась у меня в руке. Я прикурил и решил, что надо что-то сказать, сказать и навсегда уйти из этой комнаты.
– Я не могу жить один, ты же знаешь, я тебе это не раз говорил. Что случилось, Дэвид? Неужели мы никогда не будем вместе?
И он снова заплакал. Я сидел и смотрел, как слезы Джованни падают на грязную подушку.
– Раз ты меня не любишь, я умру. Пока не было тебя, я хотел умереть и не раз говорил тебе об этом. Как это жестоко – пробудить человека к жизни только для того, чтобы он потом еще страшнее мучился перед смертью.