Комната Наверху и другие истории
Шрифт:
— Люди кино очень чувствительны, — заявила она. — Если ты снова будешь ему угрожать, я обращусь за помощью.
— Твою мать, к кому?
— Без матери, пожалуйста. К властям.
— Каким властям, ты, бездушная долбаная робот-шлюха?
Щелк.
— Как я напугался!
К каким властям — я узнал на следующий день. «Джим» и я сидели у бассейна мотеля «Неозерный» и мечтали, чтобы в нем была вода. И тут мне позвонили из «Транс Ток».
—
— Каким людям, Ларри? — спросил я. Этот хмырь так представился — Ларри. — Я не угрожал никаким долбаным людям, Ларри. Кол — не люди, Ларри.
— Уголовного наказания за это не предусмотрено, — продолжал как ни в чем не бывало Ларри, — однако административное наказание может быть очень суровым.
— Ларри, можно мне задать тебе личный вопрос?
— Да, вы можете задать мне личный вопрос.
— Ты сам — человек или долбаный…
Шелк.
Я узнал, каким может быть административное наказание, на следующий день, когда мой сотовый телефон сдох. Сначала я думал, что сели батарейки. Я воспользовался своим третьим купоном и съездил в центр позвонить по таксофону, но так и не смог дозвониться до Люси. Мне пришлось проделать весь трюк заново — номер счета, номер страховки, девичья фамилия матери, — но все без толку. Разумеется, то, что счет был закрыт, сыграло свою роль.
— Она перестала тобой интересоваться, когда ты продал акции, — поделился своими мыслями Кларенс. — На женщин производят впечатление парни с символами власти. Например, пакет акций или сотовый телефон. Или большая машина.
— Или дурацкое имя, — злобно буркнул я.
Это был наш последний разговор с Кларенсом. Последний разговор с Люси состоялся с отвратительного таксофона в вестибюле мотеля «Неозерный». Я звонил в службу информации, но попал на нее.
— Люси?
— Ховард Деланти, это вы?
— Хорейс, — поправил я.
— Ах да, я помню. Как дела?
— Не блестяще, — ответил я, но, должно быть, недостаточно четко, потому что она продолжала:
— Отлично. Какой номер вам нужен?
— 4S102-947, — сказал я. — Бежевый.
— С этим покончено, Ховард. Давайте останемся друзьями.
— Объясни мне, пожалуйста, как мы можем быть просто друзьями? Ты говоришь мне, что я особенный, звонишь ночью и днем, а потом бросаешь из-за первого попавшегося…
Щелк.
Это было шесть месяцев назад. Теперь я совсем не могу пользоваться телефоном. Разумеется, я могу бросить в щель четвертак, если он у меня найдется. Могу набрать любой номер, какой пожелаю, но как только я скажу хоть слово, связь обрывается.
Щелк.
Одно-единственное долбаное слово! Раз я даже пробовал изменить голос и дошел уже до оператора. Это была не Люси и не ее бойфренд Кол, а какая-то новая СРР — Тим (из «Интимейшн софтвер»). Говорят, он сочетает в себе лучшие качества обоих. Вроде как их сын.
По крайней мере так пишут. Я читал об этом в статье в «Бизнес-Минута», которую видел в приемной у врача, где раньше я болтался во время дождя до того, как они ввели, точнее, ужесточили это долбаное правило «только для пациентов».
Вообще-то стоило бы спросить Кларенса. Он ведь из тех, кто все знает. У меня еще осталась парочка купонов. Мы с «Джимом» недавно видели его на улице в лимузине, но он не остановился и даже не посигналил (Кларенс свой клаксон просто обожает).
Видно, все еще обижается. А я-то при чем? Ведь действительно дурацкое имя.
НЕ ТА ВИРГИНИЯ
По воскресеньям мы вывозим маму на прогулку. Всегда одну и ту же. Мама от нее расслабляется. Остывает. Вроде как «выходит на люди» (в наших местах старожилы до сих пор так выражаются), вместо того чтобы толочься в кухне, в которой она ничего теперь не понимает, или возиться с пультом дистанционного управления, который никогда уже и не поймет. А тут она величественно восседает на заднем сиденье широкого «олдсмобиля», окружающий мир без всяких усилий проплывает с другой стороны стекла. Приближается, удаляется, совсем исчезает из виду. Не совсем реальный, конечно, зато никакой рекламы. Ни суеты тебе, ни беспокойства.
Мы с Эммой садимся впереди.
— Твоя мать считает, что реклама сидит в пульте управления, — сообщила мне вчера Эмма, когда пришла в полуподвальную мастерскую, где я сортировал инструменты своего отца — в одиннадцатый раз. — Она сейчас вытряхивает его над мусорным контейнером, как будто в него попал таракан или вода.
Как непривычно слышать смех Эммы, и какое это облегчение. В нашем городе смех — редкая штука, а ее смех — особенно.
Дело в том, что в последнее время она меня беспокоила — Эмма. Она из тех, кто никогда не скажет тебе, что что-то не так, а потом становится уже поздно. Так что я всегда начеку, выискиваю признаки. Вчера вечером она спросила:
— Уинстон, мы можем поговорить?
Субботний вечер, мы переодеваемся, чтобы лечь. Мы спим в пижамах, потому что мама всю ночь то встает, то снова ложится.
— Поговорить?
— Уинстон, не знаю, смогу ли дальше все это выносить. Я серьезно.
— Выносить — что?
— Нам надо как-то жить дальше.
— Жить дальше?
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати повторять каждое слово. Твоей матери не хуже, не лучше. Не знаю, сколько я еще выдержу! Торчать в Виргинии и быть сиделкой в доме для престарелых!