Комната с заколоченными ставнями
Шрифт:
Эбнер водрузил лампу на отодвинутый от стены комод и, подойдя к окну, что находилось над мельничным колесом, приподнял вверх застекленную раму. Затем он хотел распахнуть ставни, но вспомнил, что они приколочены; тогда он вышиб их пинком ноги. С треском оторвавшись от окна, ставни полетели вниз, и Эбнер с облегчением ощутил хлынувший в комнату поток свежего вечернего воздуха. Со вторым окном Эбнер управился еще быстрее, хотя результатами своей работы остался не вполне доволен он заметил, что вместе со ставнями в первом окне вылетел и кусок стекла. Впрочем, долго расстраиваться
Тихий шуршащий звук, донесшийся откуда-то из-под плинтуса, заставил его насторожиться. Посмотрев себе под ноги, он успел разглядеть не то лягушку, не то жабу, которая прошмыгнула мимо него и с молниеносной быстротой забралась под комод. Он хотел было выгнать ее оттуда, но мелкая тварь спряталась под комодом основательно, а двигать его взад-вперед у Эбнера не было особого желания. Бог с нею, решил он, в конце концов, это безобидное насекомоядное существо может сослужить хорошую службу в доме, кишащем пауками, тараканами и прочей нечистью.
Задерживаться в комнате дольше не имело смысла. Эбнер вышел, закрыл дверь на ключ и спустился вниз в дедовскую спальню. Отступившая было усталость снова навалилась на него, и он решил наконец-то лечь спать, чтобы хорошенько отдохнуть и назавтра встать пораньше. Нужно было осмотреть старую мельницу может быть, там оставались еще какие-нибудь механизмы на продажу, да и за мельничное колесо можно было попытаться выручить хорошие деньги во многих местах Новой Англии такие вещи давно уже стали предметом вожделения коллекционеров.
Несколько минут он простоял на веранде, оглушаемый непрестанным стрекотом сверчков и кузнечиков, сопровождавшимся монотонными песнями лягушек и козодоев. Затем, когда этот нескончаемый грохот вконец утомил его, он вернулся в дом, закрыл входную дверь на ключ и улегся в постель. Однако уснуть ему удалось не сразу целый час ворочался он с боку на бок, изводимый хором ночных голосов и мыслью о том, что же имел в виду его дед под "мерами разрушающего свойства" и почему он не смог предпринять их сам. Но постепенно усталость взяла свое, и он провалился в объятия Морфея.
II
Он проснулся на рассвете, чувствуя себя еще более уставшим, чем накануне. Нелепые, странные сновидения не давали ему покоя всю ночь то он оказывался в океанских глубинах в окружении невообразимых людей-амфибий, которые подхватывали его и в мгновение ока переносили в устье Мискатоника; то его взору представали некие чудовищные, уродливые твари, населявшие необыкновенной красоты древний подводный город; то ему слышалась неестественно громкая музыка флейт, сопровождаемая причудливыми гортанными песнопениями; то он замирал от страха перед разъяренным дедом Лютером, который грозился расправиться с ним за его дерзновенное вторжение в комнату тети Сари... После всех этих снов на душе у него было неспокойно, но он постарался отвлечься от неприятных мыслей и, не тратя лишнего времени на сборы, отправился в поселок нужно было запастись продуктами, о которых он не позаботился, спешно собираясь в Данвич.
Прогулка по утреннему Данвичу несколько подняла его настроение. Начало дня выдалось просто замечательным легкий прохладный ветер ласково трепал густую листву деревьев, ярко светило повисшее на краю безоблачного неба солнце, и роса на изумрудной траве блестела в его лучах подобно тысячам рассыпанных чьей-то щедрой рукой алмазов. Петляя по узким извилистым тропинкам, что вели к главной улице, Эбнер с наслаждением внимал заливистому пению чибисов и дроздов. Безмятежный утренний пейзаж вызвал в нем дремавший доселе оптимизм насвистывая веселую мелодию, он уже предвкушал скорое выполнение своих обязательств перед покойным дедом и последующий отъезд из этой проклятой дыры.
И все же, несмотря на приветливое солнечное утро, поселок выглядел так же мрачно, что и накануне, в сумерки. Первые поколения обитателей этих мест поселились здесь не одно столетие назад, и тогда же было построено большинство домов, составляющих нынешний Данвич, который за все эти годы превратился в жалкое скопище уродливых темных лачуг, зажатых между Мискатоником и почти отвесным склоном Круглой Горы. Казалось, время остановило здесь свой бег, так и не переступив порога двадцатого столетия. Веселый свист застыл у Эбнера на губах. Стараясь не смотреть на разваливающиеся под тяжестью веков строения, он быстро зашагал в сторону старой церквушки с ее единственной на весь Данвич универсальной лавкой, такой же грязной и неухоженной, как и сам поселок.
Зайдя в лавку, Эбнер спросил молока, яиц, кофе и ветчины. Однако лавочник, неопределенного возраста человек с худой, изборожденной морщинами физиономией, не торопился его обслужить. Он внимательно посмотрел на своего утреннего посетителя, явно выискивая в его лице знакомые черты. Постепенно на его непроницаемом лице появилось некоторое подобие улыбки.
– А ведь ты Уэтли, как пить дать Уэтли. Меня-то ты, верно, не знаешь, а? Я Тобиас, родственник твой, стало быть. А ты чей же будешь, приятель?
– Я Эбнер Уэтли внук Лютера, сухо ответил Эбнер, у которого не было ни малейшего желания разговаривать с этим неприятным типом.
При этих словах лицо лавочника враз посуровело. А, так ты парнишка Либби той самой, что вышла за кузена Иеремею. Где сейчас твоя родня небось, сгинули все вслед за Лютером? Ты-то сам не думаешь ли начать выкидывать ваши семейные штучки?
– Не понимаю, о чем вы говорите, озадаченно произнес Эбнер.
– Не понимаешь ну и не надо, хмыкнул лавочник. Так я тебе сразу все и рассказал.
Больше Тобиас Уэтли не проронил ни слова. Завернув Эбнеру продукты и взяв у него деньги, он демонстративно отвернулся к окну, всем своим видом показывая, что ему нет никакого дела до посетителя. Однако, направляясь к выходу, Эбнер чувствовал на себе его исполненный неприязни взгляд.
Яркое утро будто враз померкло для него, хотя солнце все так же продолжало сиять с безоблачных небес. Он поспешно свернул с главной улицы и почти бегом направился в свой угрюмый дом на берегу Мискатоника.