Комната спящих
Шрифт:
С тех пор каждый следующий день был похож на предыдущий. Я осматривал пациентов, проводил исследования, иногда читал лекции. Впрочем, в институте было интересно. Я чувствовал, что нахожусь в центре событий.
Отношения с Льюисом были хорошие, но лишенные теплоты – этот человек не привык демонстрировать свои чувства. Мне вообще не приходилось встречать менее демонстративного человека. Некоторым его коллегам это качество не нравилось, но после экспансивной манеры Мейтленда сдержанность Льюиса была для меня как бальзам на душу. Вскоре мне надоело каждый день ездить из Дартмут-Парк в Южный Лондон, и, сообщив богемной квартирной хозяйке, что скоро съезжаю, я собрал вещи и перебрался на Херн-Хилл.
Однажды в субботу я проходил мимо автомобильного магазина в Кемберуэлле и заметил очень интересную машину – подержанный «уолсли». Блестящий черный корпус, серебристые детали, отражавшие яркий утренний свет. Открыл заднюю дверь, рассмотрел кожаную обивку, ковролин, отделку из орехового дерева. А почему бы и нет, подумал я. Могу себе позволить.
Когда пришла весна, у меня появилась привычка отправляться в долгие автомобильные прогулки по выходным. Обычно я отправлялся на побережье, проводил по нескольку часов в Брайтоне, Маргейте или Саусенде, но время от времени бывал и на севере, в Хертфордшире или дальше. В одну из таких поездок добрался до самого Кембриджа. Приехал намного раньше, чем ожидал, и пошел прогуляться по Сильвер-стрит. И тут мне пришло в голову, что отсюда через Ипсвич можно доехать до Уилдерхоупа. Всего за два часа. Идея так и засела в голове. Я испытывал странную тягу снова увидеть Данвич, вересковую пустошь, услышать шум волн, накатывающих на гальку, посмотреть на руины больницы и предаться воспоминаниям. Возможно, отчасти мне казалось, что возвращение в Уилдерхоуп позволит наконец освободиться от прошлого и начать все с чистого листа. Уже больше года мне казалось, что жизнь моя пустая, блеклая и бессодержательная по сравнению с яркими воспоминаниями о комнате сна, Мейтленде, сестре Дженкинс, Чепмене и Джейн. Символичная встреча с прошлым поможет мне освободиться. Поставлю точку и переверну эту страницу. Плоский черно-белый мир снова приобретет объем и заиграет всеми красками.
Трудно описать, что я чувствовал, въезжая в старые ворота. Одновременно ощущал и волнение, и странное спокойствие. Оглянувшись налево, увидел лиловую пустошь. Солнце было бледным, но время от времени лучи его вырывались из-за облачного одеяла и озаряли все вокруг тускловатым светом.
Я остановил машину, выключил двигатель. Поглядев в ветровое стекло, стал осматривать то, что осталось от больницы. Центральная башня обрушилась, крыша провалилась, и через прямоугольники окон верхнего этажа можно было увидеть небо на востоке. Кирпичи местами потемнели, у фасада в беспорядке валялись обломки, подоконники заросли густым мхом. Вдруг налетел сильный ветер. С некоторым трудом открыв дверцу, я вышел, прикрыл рукой сигарету и закурил. Я снова слышал знакомые звуки шелестевших камышей. По болотистой поверхности пробежала рябь, вдалеке в небо взмыла стая птиц.
В пристройках явно никто не жил. Окна коттеджа мистера и миссис Хартли были заколочены досками, краска сильно облупилась. Велосипед едва виднелся в высоких зарослях сорной травы. Докурив сигарету, я бросил окурок на гравий и раздавил каблуком.
Зашагал по дорожке, не сводя глаз с больницы. Чем дольше я шел, тем сильнее становилась любопытная иллюзия. Казалось, я просто переставляю ноги на одном месте и никуда не двигаюсь, а расстояние между мной и больницей сокращается оттого, что она приближается ко мне, а не наоборот. У веранды я оказался быстрее, чем ожидал. Задумался, входить или нет. Скорее всего, там небезопасно, что-нибудь может обвалиться, но любопытство победило, и я шагнул внутрь. Пола не было, только голые балки, усеянные обломками и кусками досок. Вестибюль с полинявшими обоями, величественная лестница, доспехи – все это исчезло, будто в этих четырех стенах взорвался снаряд, как во время войны. Потревоженные моим приходом, чайки взлетели вверх и устроились повыше.
Лестница, ведущая в комнату сна, была разрушена, от подвала ничего не осталось. Я осторожно переступил через обломки и заглянул внутрь. Разглядел изогнутую, ржавую спинку кровати. И тут среди обгорелых кирпичей и прочего заметил нечто, заставившее мое сердце забиться быстрее. В ушах стучал пульс. Передо мной была кукла – та самая, из старинных рождественских украшений, которые Хартли отыскал на чердаке в башне. Казалось, кукла совсем не пострадала. Как это может быть, подумал я. Она должна была превратиться в пепел. Чайки хлопали крыльями, издавая резкие крики. Еще одна птица пролетела совсем низко. Я попытался спуститься, но обломки под ногой пришли в движение, и пришлось карабкаться обратно наверх. Из-за моих упражнений произошел обвал сломанных кирпичей, и, оглянувшись, я увидел, что куклу засыпало целиком. Я был уверен, что это точно была она, но упорный рационалист внутри меня уже твердил, будто это мне показалось.
Я замер, тяжело дыша. В этом месте я сам чувствовал себя невесомым призраком, будто вот-вот пройду сквозь стену. Я вышел из больницы и зашагал к морю. Долго сидел среди дюн, смотрел на коричневые волны, набегавшие на берег. По щеке покатилась слеза, но я сам не понимал, из-за чего плачу. Из-за Чепмена? Мэри Уильямс? Пациенток комнаты сна? Мейтленда? Или потому, что я потерял Джейн? А может, произошло нечто более печальное, и я потерял себя? Пальцем смахнул слезу. Почему-то мне казалось, что ее пролил не я, а кто-то другой.
Через некоторое время я вернулся к машине. В последний раз оглянулся на больницу, зная, что больше сюда не вернусь. Облака закрывали солнце, отбрасывая причудливый узор из света и тени. И тут в окне верхнего этажа я заметил фигуру. Совсем маленькую, почти детскую. Она смотрела через вересковую пустошь в мою сторону. Но уже через секунду солнечный луч скрылся, и фигура пропала вместе с ним.
Той ночью мне приснился маяк. Маслянисто-черное море и желтый луч, освещающий тягучие воды. Как обычно, каждый поворот луча сопровождался громкими звуками. Но потом маяк исчез, и луч превратился в мигающую лампочку на серой металлической коробке. Громкий звук стал тише и перешел в монотонный электрический писк.
Я лежал в кровати. Повернув голову в другую сторону, увидел, что кроватей здесь много, а в стороне стоит стол, за которым сидит дежурная медсестра. Все пациенты спали. Моей ближайшей соседкой была Селия Джонс. Во рту было сухо, я мучился от жары. Как ни странно, во сне я потерял сознание и очнулся, только когда меня потрясли за плечо. Я открыл глаза и увидел склонившихся надо мной Мейтленда и Джейн. Хотя Джейн была безошибочно узнаваема, выглядела она необычно. Волосы были гораздо длиннее и расчесаны на прямой пробор. Одета Джейн была странно: короткий оранжевый жакет, цветастая блузка и бусы, будто бы сделанные из дерева. Мейтленд тоже изменился: лицо загорело, к тому же он обзавелся весьма примечательными пышными усами.
Джейн сложила ладони под подбородком, будто молилась, и я заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Почуял запах духов. «Шанель № 5».
– Джеймс, – позвал меня Мейтленд. – Просыпайтесь. Просыпайтесь. К вам пришла жена.
Но я не мог ответить. Язык прилип к небу.
– Что у него с рукой? – спросила Джейн.
– Боюсь, несчастный случай, – ответил Мейтленд. – Практикантка зазевалась, вот он и поскользнулся. Довольно сильно поранился. Надо будет сказать кому-нибудь из медсестер, чтобы сегодня днем сменили повязку.
Их взгляды встретились. Мейтленд нахмурил лоб, всем своим видом демонстрируя искреннюю тревогу. Но, чем дольше они смотрели друг на друга, тем больше проблесков чувств я замечал. Нежность, интерес, чувство вины, влечение.
– Джеймс, – Джейн снова потрясла меня за плечо, – это я.
Мейтленд подошел к моей кровати и заглянул в карту.
– Прошу прощения. Ему только что дали лекарства.
– Надо было предупредить, что приеду. – Джейн нагнулась ко мне. – Джеймс! Ты меня слышишь?