Компанеевка и дальше

Он стоял рядом со мной у барьера дежурного администратора псковской гостиницы «Октябрьская» и заполнял бланк.

Я сделал ошибку в своем, потянулся за новым, и тут мой взгляд упал на его руку, держащую авторучку. Я поймал себя на том, что уже второй и третий раз засматриваюсь на эту руку и не могу

Я оглядел его с головы до ног.

Невысокий, плотный, в поношенном черном костюме, в черных туфлях, давно потерявших блеск. Голова тяжелая, крупная, с редкими седыми волосами. На полу у ног потертый чемодан.

Лица я не видел, только контур впалой щеки, подбородок и часть носа.

Он писал медленно, перечитывая каждое слово, будто боялся ошибиться. Авторучка, спотыкаясь, бродила по листку. Левой рукой он одновременно придерживал бланк и раскрытый паспорт.

Снова я взглянул на его правую.

Широкая, с толстыми сильными пальцами, привыкшими к лопате или к рулю автомобиля. Но кожа уже сухая, старческая, сквозь нее проглядывают голубые веточки. И татуировка на тыльной стороне — маленькая звездочка с серпом и молотом посредине. Синие лучи точками расходятся от нее во все стороны.

Татуировка и привлекла мой взгляд. Где-то я уже видел такую.

Он кончил писать и подал листок дежурной вместе с паспортом.

Потом повернулся в мою сторону.

Нет, это лицо было мне незнакомо. Обычное усталое лицо человека, много работающего на свежем воздухе, потому что пятна загара навечно въелись в щеки и лоб.

Он мельком взглянул на меня и сразу отвернулся. Но я успел заметить длинный белесый шрам на подбородке, плотно и горестно сжатые губы и резкие морщины, идущие к уголкам рта от крыльев носа.

— Будете платить за сутки или сразу за трое? — спросила администратор казенным голосом.

— За сутки, — ответил он и вынул из кармана бумажник.

Пока он доставал из бумажника деньги, перед моими глазами снова мелькнула синяя звезда.

Дежурная положила на доску барьера паспорт, сдачу и карту гостя, достала из ячеистого ящика ключ.

— Двести двенадцатый, — сказала она.

— Спасибо.

— Следующий, — сказала дежурная, поднимая на меня глаза.

— Да, да, сейчас, — кивнул я и торопливо начал заполнять листок.

В номере я переоделся, разложил на тумбочке необходимые вещи, включил свет и задернул занавеску окна.

Шум вечернего Пскова приглох.

Я вынул из портфеля газету и завалился на кровать.

Каждый раз, когда попадал в этот город, я выматывался до изнеможения. Хотелось единым днем охватить Детинец, Кром, Запсковье, Мирожский монастырь, глохнущий в тишине кустов, и особенно церковушки. Эти церковушки, разбросанные по разным углам города, привлекали меня больше всего. Я мог любоваться ими часами. Удивительная архитектура — теплая, домашняя, я бы сказал даже — интимная. Белые стены, затертые известью, как бы выглажены рукой. Простенькие фасады оживлялись двумя-тремя полосками зубчатого орнамента. Особенно играл этот орнамент на закате. И какие имена: Козьма и Дамиан с Примостья, Михаил-архангел, Успение у Парома, Василий с Горки…

Первый раз я попал в Псков сразу после войны. Город был страшен. Улицы едва намечались между обломками зданий. Редкие, бедно одетые прохожие волокли на детских санках какие-то мешки. В парке на уровне человеческого роста торчали обгорелые пни, над которыми вились вороны, не зная, куда присесть… И над всем этим — низкое, медленно текущее серое небо, без просветов, однотонное, безнадежное. Казалось, ничто уже никогда не встанет из праха и смятая, поруганная красота древности окончательно развалится под унылыми дождями и сама превратится в грязь.

Но скоро начали расчищать Довмонтов город, а еще через некоторое время поднялись из земли древние стены. И вот теперь…

Я развернул газету, но читать не хотелось, и я бросил ее на коврик у кровати.

Все впечатления дня вдруг закрыла синяя звездочка, серп и молот и точками разбегающиеся в стороны лучи…

В жизни я видел много разных наколок. Мне было тогда четырнадцать. Я и три моих школьных друга добыли где-то последний том «Словаря» Ушакова. Там, в конце, были помещены ходкие латинские изречения. Помню, нас поразила их краткость. «Когито, эрго сум», «Пер аспера ад астра», «До ут дэс» [1] . Мы вызубрили по десятку изречений и при случае, для шика, вворачивали их в свои разговоры. В конце концов каждый из нас выбрал себе девиз. У меня на левой руке, на середине кисти — заносчивое: «Пер аспера ад астра» — «Через тернии к звездам». Жизнь рисовалась нам тогда звездной.

И тут меня будто подбросило на кровати.

Я вскочил, нашарил ногами тапочки и сел к столу.

Новочеркасск! Вот где была синяя звездочка с разбегающимися лучами. Новочеркасск… Нет, Новочеркасск — город, а там было что-то вроде местечка. Дальше, западнее… Стоп, стоп, как же оно называлось? Какие там были поселки? Запомнились Апостолово, Лихаревка, Зеленое. Нет, нет, что-то на «К»… Был, кажется, Казанок, потом Купреево, Константиновка… Нет, что-то такое общее, объединяющее, компанейское…

Компанеевка!

Конечно, это была Компанеевка. Именно Компанеевка. И еще имя и фамилия, прочно связанные с этим названием: Алексей Очеретин.

Компанеевка, танки, Алексей Очеретин.

…Танки в подразделение прибыли ночью. Платформы вдвинулись в расположение нашей части по только что восстановленному саперами железнодорожному пути. На разгрузку подняли всех, вплоть до штабных.

— Кончить до рассвета, пока их авиация спит, — приказал полковник Шевченко, командир части.

В холодном предрассветье платформы с танками, накрытыми темным брезентом, были похожи на цепь одинаковых глыб гранита.

— И никаких огней, только карманные фонарики с синими фильтрами, — распорядился Шевченко.

Он медленно шел вместе с начальником эшелона вдоль состава.

Танкисты из пополнения отвязывали от бортов платформ брезентовые покрышки и сдирали их с машин, как шелуху.

На последней платформе уже был откинут задний борт и спущены на землю отходы — массивные брусья для съезда танков.