Компаньонка
Шрифт:
Кора кивнула. Он прав. Она не отпустила бы с ним Луизу. Вот он и справился сам – как мог.
– Простите меня, – сказала она. – За все простите, за всю эту историю. Я вам очень благодарна: вы замечательный. – Она постаралась выдержать паузу подольше. – И принесите мне, пожалуйста, «Мега-сэндвич».
Флойд замер.
– Что?
– «Мега-сэндвич», – Кора показала в меню. – И стакан молока, будьте добры.
Он посмотрел на нее странно. Ну и пожалуйста. Она уже извинилась, совершенно искренне, но ей так хотелось есть, что она готова была подойти к пожилой чете и стянуть у них с тарелки булку с маслом.
Кора сразу выпила
Когда она вышла из закусочной, день клонился к вечеру. Вкуснейший «Мега-сэндвич» камнем лежал в животе, и Кора дышала часто и неглубоко, чтобы не так сдавливало талию. Она была сыта до отвала, но спать не хотела – выспалась днем и знала, что еще долго не устанет. Солнце уже спряталось за крыши, но от тротуара и кирпичных стен исходил жар. Можно вернуться в квартиру, но делать там будет нечего. Книгу она дочитала. Можно, пожалуй, купить журнал. Ей казалось, она будет радоваться свободному, мирному вечеру, но на самом деле вечер без Луизы ничем не отличался от вечера с Луизой и почти ничем – от всех прочих вечеров: долгие часы, которые нужно куда-то деть. И сколько она уже так проводит время? Большую часть жизни?
Кора решила пойти в синематограф. Она понимала, конечно, что почти все фильмы, которые она может посмотреть здесь, через несколько недель привезут в Уичиту, и получится, что она не использует все преимущества Нью-Йорка. Но сейчас ей нужно было себя занять, посидеть в более-менее прохладной темноте, уставившись в огромный экран, такой близкий, что мир в нем кажется реальностью, которую по-настоящему видишь рядом. Кора дошла до синематографа и выбрала фильмы с Бастером Китоном, чтобы пару часов посмеяться или хотя бы перестать думать. Легкая комедия в таких случаях – то, что нужно.
Большого оркестра в синематографе не было, только пианист и гобоист в правом углу эстрады. Когда началась первая пленка, музыканты глянули на экран, улыбнулись и оживленно, весело заиграли. Китон, главный герой, нашел кошелек, вернул владельцу, а его обвинили в том, что он этот кошелек хотел украсть. Китон попытался купить подержанную мебель – его опять обвинили в ее краже. Гобой гудел. Фортепьяно аккомпанировало. Народ вокруг смеялся, все уже поняли, в чем соль: Китон обречен казаться преступником, что бы ни делал. Пианист перескочил в минор: вот Китон, попытавшись закурить, случайно бросает бомбу в полицейский парад. Резво вступает гобой – за Китоном гонится вся полиция. Кора не шевелилась. Умом она понимала, что фильм смешной и незатейливый, и в другой вечер посмеялась бы.
Но сегодня она все принимала всерьез; ее мрачность отравляла все развлечение.
В конце эпизода Китон умудрился загнать за решетку всю полицейскую рать, запер их, а сам остался на свободе, чего и заслуживал. Хороший конец, подумала Кора. Но нет. Симпатичная девушка бросает на Китона неодобрительный взгляд, и этого хватает: он отпирает дверь и выпускает запертых по ошибке пленников. Освобожденная
«Конец» [31] – значилось на могильном камне. Зрители засмеялись, зааплодировали и закричали: «Еще!» – а Кора, благо вокруг было темно, мрачно взирала на экран.
31
Кора смотрит короткометражку «Полицейские» (Cops, 1922), написанную и поставленную Бастером Китоном и Эдвардом Ф. Клайном.
Она пошла пешком и шагала два часа. Можно было поехать и на метро, но сначала она сказала себе, что хочет прогуляться. Вполне здравое намерение. В небе все еще было полно света, но когда Кора пересекла Пятьдесят седьмую улицу, воздух посвежел, в ухе зазвенел комар, а потом присел на загривок и ужалил. Кора уже понимала, что не просто гуляет, а знает, куда идет. Она шла быстро, в основном обгоняя неспешных вечерних пешеходов. Квартал за кварталом, здание за зданием, улица за улицей – гудки, грохот, – вокруг сгущается темнота летнего вечера, воздух жаркий и безветренный, на пятках натираются мозоли, а главное, устремляясь вперед, она перестала стискивать зубы; на нее снизошла ясность, новая и острая, радостная.
Кора долго бросала камешки в окно второго этажа, рядом с которым была дверь Йозефа. Больше ничего не смогла придумать, кидала и кидала камешки за решетчатые железные ворота, но до окна было больше двадцати футов, и камешки не долетали. Пару раз Кора попала в железную лестницу и испугалась, как бы лязг не услышали бдительные монахини. На улице было тихо, машины проезжали редко, а тротуары совсем опустели. Завидев прохожего, Кора отворачивалась к улице и прятала камешки за спиной. Женщинам коротко кивала, а на мужчин не обращала внимания, озирая улицу как бы в ожидании такси. Но кто знает, что думали прохожие при виде нее, женщины средних лет на тротуаре, без кольца, без сумочки, без провожатого? Кора забеспокоилась было, но вдруг поняла: это совершенно неважно. Неважно, что они подумают. Нет никакого смысла об этом волноваться.
Окно было завешено, но Кора видела отблеск лампы. Подождала, наблюдая, нет ли движения. Сняла перчатку, чтоб прицелиться получше. Следующий камешек угодил в его дверь. На дверном косяке висел фонарь с одной лампочкой. Вокруг фонаря толклись мошки, камень им был нипочем. Следующий бросок – камешком по крыше. Корсет не давал хорошенько размахнуться. Она вспомнила, как играла в «грации» в сарае с мамой Кауфман и как иногда казалось, будто кольцо по ее приказу летит точно туда, куда нужно.
Камешек стукнул в дверь.
Йозеф отворил. Она затаила дыхание. Ей вдруг пришло на ум, что он хоть и невысок, и лысоват, но в целом весьма симпатичный; и что, если он сегодня ночью не один, ей придется пережить унижение. Он вышел на площадку и всмотрелся в темноту двора. Пол-лица освещено фонарем. Кора заулыбалась еще до того, как он ее увидел. Он держал книгу, заложив пальцем страницу, другой рукой отмахивался от мошек. Он склонил голову набок. Кора помахала.
– Кора?
Он показал пальцем – мол, я сейчас – и исчез за дверью. Спустя мгновение появился уже без книги. Спустился, звеня ключами; последние три ступеньки перепрыгнул.