Компромат на кардинала
Шрифт:
Понять не могу, зачем понадобилось Серджио приводить в своем предсмертном письме эти истории. Недавно я рассыпал подаренные мне отцом Филиппо карты для игры в тарокк – они легли в самом неожиданном беспорядке. Чудится, Серджио перетасовал некую удивительную колоду, и изображения пап разных времен легли передо мной, обозначая то ли начало, то ли конец партии, то ли выигрыш, а может быть, и проигрыш. Нет среди них карты, означающей Фортуну, – то есть разгадку свершившегося. Те мрачные подозрения, кои владеют мною… могу ли я, имею ли я право дать им волю? Ответа нет… а между тем не знать мне покоя, пока не получу его. Но как? Кто даст его? Я бы набрался наглости отправиться к отцу Филиппо и спросить прямо, однако не могу, не могу поверить в то, во что отчаянно не хочется верить. Я должен знать наверняка! Наверняка!
О! Не иначе как сам господь
Впрочем, одной моей готовности мало. Я не знаю, где живет старик. А кто знает? Может быть, Теодолинда? Но она не захочет говорить со мной. Тогда я заставлю ее. Я буду умолять… именем Серджио! Если понадобится, я расскажу все, о чем прочел…
Нет. Я никому ничего не скажу. Антонелла никогда не должна узнать то, о чем подозреваю я.
Глава 33
БОТО-ФОГО В ТЕНЕВОЙ ПОЗИЦИИ
Франция, Нант, ноябрь 2000 года
Все началось с того, что выпала застежка у новой Тониной нефритовой серьги. Случилось это аu musee des Beaux Arts. В роскошном – стиль барокко, а может, и рококо, не исключен также величественный ампир, – сером двухэтажном особняке, который широко раскинул свои украшенные прелестными статуями крылья-галереи. Тоня уплатила 20 франков за вход, немножко помаялась со шкафчиком (в музее шкафчики для имущества посетителей были будто в детском садике, отдельные, малехонькие, вдобавок запирались на пятифранковую монетку). Положишь монетку и наберешь код – замочек сработает. Не положишь – дверца остается открытой.
«Ну и наглость, – мрачно подумала Тоня, которая не могла удержаться, чтобы беспрестанно не умножать французские цены на четыре – примерный курс франка к рублю. – Практически двадцать рублей за час хранения одежды! А народищу небось море, вон сколько шкафов!»
Шкафов-то было много, однако и широкая лестница, ведущая на второй этаж, откуда начинался осмотр, и сам «базар» оказались почти пусты. Будний день, времени три часа – ни то ни се. Безлюдью, впрочем, Тоня только радовалась: ничто так не раздражает в галерее, как мелькание чужих голов перед картиной, на которую смотришь. Но картины были столь больших размеров, что их не больно-то заслонишь, даже если будешь стараться. И в основном на темы библейской истории: святые, святые, святые с истомленными постом лицами и худыми телами… Конечно, они тут все гораздо более религиозны, чем мы, – стоит вспомнить хотя бы собор Петра и Павла! Красотища, конечно.
Да, Нантский кафедральный собор ей удивительно понравился. Нелюбимая готика показалась удивительно светлой, насквозь пронизанной особенным небесным сиянием. Или дело в солнечном дне, нарядных витражах и звуках органа, которые внезапно грянули откуда-то сверху – не с самого ли неба?.. А вот в музее Тоня никак не могла обрести то возвышенное, просветленное состояние души, которое должен был вызвать вид этих мучеников и святых.
Потом начались картины на светские темы. Знаменитый «Потоп» Комера показался Тоне очень страшным и чрезмерно мокрым. Однако некоторые полотна были и впрямь очень хороши: «Просеивание пшеницы», «Диана-охотница», «Дети короля Эдуарда», «Жанна д'Арк и кардинал»; «Странники в Риме», «Молодая мученица». Последние – это был уже любимый Тоней Поль Деларош, и, поглядев на прелестное лицо и белые плечи утонувшей мученицы, над которой реял нимб, напоминающий изящный золотой обруч, Тоня почувствовала, что снова примиряется с католичеством, как это уже было вчера – в кафедральном соборе, где она ставила свечки за упокой и во здравие, не смущаясь тем, что крестится тремя перстами и справа налево, а не наоборот, как следовало бы.
Она просветленно улыбнулась… но поскольку бес всегда топчется у нас за левым плечом и норовит смутить человека и сбить его с мысли праведной и возвышенной, он тут же и подсуетился: Тоня вдруг ощутила, как что-то скользнуло по ее груди и сгинуло на полу. Схватилась за ухо – и вынула серьгу.
С этой минуты прекрасное и возвышенное перестало для нее существовать, мысли целиком сосредоточились на мелком и суетном. Чего, безусловно, и добивался бес.
Эти нефритовые, тяжелые, очень красивые серьги она купила не далее как сегодня утром за 150 франков в сувенирной лавочке. Ну до того серьги
Вынув незакрепленную серьгу из уха, Тоня с потерянным видом оглядывала сверкающий паркетный пол.
Ничего себе! Вроде бы невелика потеря, дома она, конечно, раздобудет подобие потерянной втыкалочки, однако где ее взять в Нанте? Получается, серьги теперь носить невозможно. Разве что с одной ходить, подобно какому-нибудь карибскому пирату. Но еще вопрос, нашивали ли пираты нефритовые серьги с ненадежными замками?!
Смотрительница – а в Нантском musee des Beaux Arts, совершенно как в каком-нибудь Нижегородском или Северо-Луцком художественном музеях, в каждом зале сидела дама почтенных лет в строгом костюме и с изысканной прической, – заметила Тонины отчаянные взгляды, поднялась со своего ампирного креслица и с приветливым выражением спросила:
– Puis-je vous aider, madame? 49
«Мадам» даже ответить ничего не могла от огорчения – только показала серьгу смотрительнице, однако та мгновенно оценила ситуацию. Успокоительно улыбнувшись, решительно подошла к двери и окликнула:
– Жан-Пьер!
Появился низкорослый худощавый юноша в длинной футболке, джинсах, закатанных по колени, и босой. Этого экзотического паренька Тоня еще раньше приметила: распространяя приятный запах мастики, он елозил по паркету в соседнем зале, непостижимым образом удерживая ногами две белые, ничем не прикрепленные тряпичные натиралки. С ними он и притащился на подмогу, с ними же, словно они были приклеены к босым подошвам, ринулся по знаку смотрительницы запирать двери зала, отрезая путь двум каким-то джентльменам, судя по всему, южанам, одетым в такие строгие черные костюмы, словно они только что вернулись с похорон. На смуглых лицах выражалось неприкрытое недовольство. Однако Жан-Пьер послал им извиняющуюся улыбку и запер двери прямо перед их римскими носами, пробормотав:
49
Я могу вам помочь, мадам? (фр.) .
– Извините, господа, служебная необходимость.
– Жюль! – вновь окликнула смотрительница, и из противоположного зала (они были расположены анфиладой) возник еще один босоногий виртуоз, схожий с первым как родной брат, и столь же ретиво начал закрывать свою дверь, мешая на сей раз двум леди, такое впечатление, прямиком доставленным из Виндзора, судя по их умопомрачительным костюмам и шляпкам с вуалетками.
Только тут Тоня сообразила, что зал закрывается исключительно ради нее, вернее, ради несчастной потерянной втыкалки, чтобы не смог ее затоптать и унести на своей подошве случайный посетитель. «Ну да, они же уверены, что серьги золотые!» – подумала она с замиранием сердца и тотчас представила, какие лица сделаются у Жан-Пьера и Жюля, а также у ретивой смотрительницы, когда при ближайшем рассмотрении обнаружится подделка. Винтики-то были самые простейшие, создатели серег даже не потрудились их анодировать, вот позорище!
С отчаянием она вперила взгляд в пол – и едва не ахнула во весь голос, увидев в крошечной щербинке паркета в метре от себя заветный кругляшок с дырочкой. Он, родимый! Какое счастье, что обнаружила его хозяйка, а не кто-то другой!
Порывисто нагнувшись, Тоня подхватила ювелирный компромат и радостно подняла над головой:
– Вуаля!
Смотрительница, а также Жан-Пьер и Жюль, уже павшие было на колени и рыскавшие по полу наподобие гончих, дружно зааплодировали, не держа ладони перед собой, как это принято у нас, а высоко, несколько аффектированно вздымая их. Лицо смотрительницы сияло неприкрытым удовольствием, однако Жан-Пьер и Жюль смотрели с сожалением. Видимо, предчувствовали развлечение, а может, и некоторую мзду за свои старания, но коли мадам сама нашла свое сокровище, им явно ничего не обломится.