Компромат на кардинала
Шрифт:
Хожу и хожу, но еще не понимаю города ни капли. Улиц до сих пор не знаю и не узнаю никогда. Что за многолюдство! Двадцать театров, и все полны. Все улицы, кофейные домы (кабаки по-нашему) полны. Гульбище! Куда ни обернешься, везде кишмя кишит народ. Что за великолепие в Palais Royal: золото, серебро, жемчуг, моды! И все в прельстительном беспорядке. А Лувр, а колоннада оного! О Париж, ты удивителен!
Устресы сегодня поедим. Здесь они, как в опере «Венецианская ярмонка», по две копейки. Что за дешевизна! И на редкость сытная еда, хотя и употребил я не полдюжины, как здесь принято, а самое мало дюжины две, чтобы расчухать полновкусие.
Вчера видел Вестриса-ломальщика 20 . Боже милосердный, можно ли так ослепить людей! Чистое шарлатанство. Сальваторе Андреевич сперва глядел с молитвенным выражением, а потом вдруг изрек, что наш кучер Егорка не хуже способен сплясать.
Сегодня ходили в Opеra, балет был «Пигмалион». Ах, кабы в батюшкин театр таких балетмейстеров, что б можно было с его актерами сделать! Все лоск парижский, все школа… Подозреваю, что и моему малеванию недостает не глубинного таланта, а именно блеска, лоска, умения – истинного мастерства, словом. Вся надежда на римских учителей.
20
Знаменитый балетный актер того времени.
Ужаснулся, обнаружив, что альбом мой не пополнился за эти дни ни единым рисунком. Все брожу, рот разинувши, да попусту глазею по сторонам. Сальваторе Андреевич справедливо сказал, что в Париже удивительно время проходит. Возьми всякий день особо, нет ни одного, который не был бы полон и занят, а собери их все вместе – удивишься, найдя их все пустыми и праздными.
Жареные каштаны мне не поглянулись. Спервоначалу налопался от пуза, эх, думаю, сласть какая! Теперь с души воротит, уж и глядеть на них не могу, а ими тут, как назло, на каждом углу торгуют. Стоит жаровня, подле мусью притулился, ворошит совочком на ней каштаны сии, а они вкусненько так потрескивают от нестерпимого жара. Сие потрескивание да запах вкуснейший – вот и все, что есть проку от тех каштанов. Остальное же – тьфу.
Решил взяться за ум, точнее, за работу. Результат вышел самый неожиданный.
Возле Нотр-Дама, делая наброски этого удивительного строения (пуще всего заинтересовали меня жуткие рожи чудовищ на крыше, химеры называемые), обменялся несколькими словами с другим таким же рисовальщиком. Англичанин, только что из Рима, изрядно говорит по-французски, однако его я отчего-то понимал лучше, чем французов природных. Он сказывал, что видал в Риме двух или трех русских и составил себе об них неплохое мнение. Ничего в нем не напоминало о пресловутой чопорности англичан, какими их описывают. Ощущение, что милорд пребывал навеселе. Признавался, что этакое веселящее ощущение произвел на него именно Рим, в коем, несмотря на l'esprit morbide du Pape – мертвящий папский дух, ежели я верно перевел с французского, – бурлит истинная жизнь, ни с чем не сравнимая. Уверял, что даже папы не чужды этой жизни, и прямо тут же, на площади подле Нотр-Дам, поведал мне некие веселые истории, в достоверности коих я сильно сомневаюсь. Уверял он, к примеру сказать, будто папа Иоанн XXIII был баснословным развратником и обесчестил чуть ли не две сотни жен и девиц разного звания, а также монахинями пользовался бессчетно. Папа Бонифаций VIII соблазнил двух своих племянниц. Папа Пий III являлся не только духовным отцом чуть ли не полдюжины сыновей и дочерей. На ночных балах, которые устраивал Александр VI, шагу негде было шагнуть от куртизанок, привносивших туда свои нравы. Юлий II страдал дурной болезнью…
Но далее я окончательно понял, что англичанин мой не слегка опьянен, а попросту пьян, поскольку поведал он мне басню не о ком-нибудь, а о папе-женщине! Вот уж позвольте вам не поверить, сударь. Это в вас небось дух протестантский, завсегда находящийся во вражде с католичеством, буянит! Однако историю в журналец заношу – только во имя исполнения своего слова, данного батюшке, записывать все, даже малозначительные мелочи.
Мой нечаянный знакомец уверял, что какая-то немка Гильберта, переодевшись в мужское платье, умудрилась попасть в высшие католические чины и в конце концов дослужилась до папского звания. Было это-де при царе Горохе, когда на римском престоле царила полная неразбериха. Пребывала немка в сем звании под именем папы Иоанна почти два с половиною года и все это время состояла в преступной связи с разными мужчинами. В конце концов сделался Иоанн, сиречь, сделалась Иоанна брюхатая. Конечно, сие и в голову никому из ее окружения взбрести не могло – ну, потолстел папа, так ведь с кем не бывает? Однако во время крестного хода произошли у злополучной Иоанны преждевременные роды, от коих она и померла вскорости. Конфуз, само собой, случился преогромнейший, и аглицкий знакомец мой уверял, хохоча, что с той поры в Ватикане все кандидаты в папы проходили предварительную проверку своего естества.
Ох, умора!
Небось новый мой знакомец поведал бы мне еще чего-нибудь столь же скоромное, однако в этот миг, словно из-под земли, вырос Сальваторе Андреевич, заходивший во храм, и нарушил наш приятственный тет-а-тет. Поглядев на его характерный профиль и черные, хотя и с проседью, волоса, англичанин мигом признал в нем потомка древних римлян и стушевался, ну а мне пришлось как-то нелепо отовраться, чтобы успокоить своего наставника. Любопытно наблюдать, как, по мере приближения к родине своих предков, Сальваторе Андреевич из веселого повесы все более обращается в благопочтенного католика. Не удивлюсь, ежели узнаю, что он тайком от меня бегает слушать мессу!
Видел нынче во сне матушку. Сходить бы в церковь, помянуть, да как-то страшно – ставить свечку за православную в католическом храме, тем паче – после англицких россказней, которые на свежую голову кажутся еще более оскорбительными и невероятными. Зря только бумагу на них измарал.
Помолился мысленно, однако легче не стало. Отчего-то снится матушка мне всегда к какому-нибудь горю. Ох, прости, господи, меня, грешного!
С божьей помощью завтра выезжаем, если только не задержат с пашпортом.
Дождь идет, и мы укладываем наконец-то коляску. Прощай, Париж, дай бог поскорее добраться до Рима. Что там ждет меня?
Дневник продолжу уже на италианской земле.
Глава 5
КОРТЕ НАЗАД
Россия, Нижний Новгород, октябрь 2000 года
– Здравствуйте, Людмила Михайловна, я вот… Игнатушкин я, лейтенант Игнатушкин Кирилл Иванович, из РОВД, я вам звонил.
– Здравствуйте, да.
Невысокий, очень широкоплечий парень неловко затоптался у порога:
– Можно, я войду? Надо поговорить.
– Говорите тут.
– Людмила Михайловна, я ведь не просто так появился, я ведь по поводу вчерашнего происшествия. Нас тут всех с мест вздернули, в помощь вашему райотделу дали, чтоб с людьми поработали. Может, неловко в коридоре-то?
– У меня беспорядок, уборка идет.
– Да я же вам не свекровь, Людмила Михайловна, что мне до вашей уборки? А дело серьезное, ну вы подумайте!
– Еще бы не серьезное! Человека убили! Только я ведь что могла, все уже сказала, еще когда утром вчера приходили. Чего вы-то от меня услышать желаете?
– А то, что вы соседке вашей говорили в лифте.
– Не поняла?..
– Что ж тут понимать, Людмила Михайловна? Насчет девушки.
– Какой девушки? Что за чепуха?
– Вам виднее, Людмила Михайловна, чепуха или нет, а только с вашей стороны безответственно такие заявления посторонним людям делать, а от милиции важную информацию утаивать. Соседке вашей, Ольге Петровне Кочубей, вы заявили, что к вашему покойному соседу Леонтьеву в ночь убийства наведывалась какая-то девушка, вы сами видели их вместе, а потом еще раз видели ее – примерно спустя час, как она бегом убегала и лица на ней не было. Делали вы такое заявление?