Кому в раю жить хорошо...
Шрифт:
С любовью и нежностью взгляд ее упал на человека, который лежал перед нею.
Как слепое пятно…
Сначала она так и подумала, пока еще была собой, пока смотрела на себя, как на человека, которому все это снится. Но мысль ушла — и прошло головокружение. И она быстро забыла о той Маньке, которая просыпала все самое интересное. Той как будто не существовало, вернее была, но огромной черной дырой, в которой мерк свет.
Неясные его черты проступили, и она увидела, что это мужчина. Высокий, худой, с черными волнистыми волосами, тонкокостный, в какой-то степени изящнее, чем положено быть мужчине, холеный и жилистый, с очень длинными пальцами, точно у пианиста, с крепкими сбитыми ягодицами и крепкой грудной клеткой, с
Ему бы еще венец терновый и колючую проволоку вокруг тела — вылитый Спаситель!
Там, над переносицей, все еще оставалась маленькая дырка от иглы — ею проткнули совершенно ненужную железу, иногда называемую «третьим глазом». Под полной заморозкой. Так выстрел «из пистолета» не вызывал боли, показываясь, как приятный зуд, от которого свербело тело, щекоча внутренности. Такая операция помогала вампирам разобраться в себе и разорвать связь между двумя людьми, защитив избранного. Проводили ее не каждому, только в том случае, когда другие заклятия не работали должным образом. Ни один чужой образ после такой операции уже не мог проникнуть в сознание и увлечь за собой. Чужие, после такой дырки, отваливались вместе с проклятым. Званых всегда много: каждый хищник в овечьей шкуре со стороны чудовища мог проникнуть на пир, не настораживая против себя, но избранных было мало — их выбирал сам вампир. Это была опора, каждый член клана связывал себя клятвами, полагая перед братьями и сестрами душу и имея тайную речь на незнакомом языке. Чтобы не ускользали и приносили пользу не там, а здесь полезные способности, и таланты не уходили безвозвратно с проклятыми в Царствие Небесное.
До наложения заклятий мало кто подозревал, что человеку подвластны сокровища, которым не было объяснений. Но внезапно, упрятав себя от надзирателя, он становился обладателем бойких флюидов, которые характеризовали его стороннему наблюдателю лучше, чем думал о себе сам. Обычно флюиды, рассказывающие о талантах человека, принимались как должное. Но практика показала, что видимую гениальность все же лучше было не трогать: в ее облачении человек смотрелся, как жемчужина — но лишь единицы могли реализовать талант. Стоило кому-то высказать недоброжелательные рецензии, как талант вдруг ни с того, ни с сего улетучивался…
К проклятому!
А у проклятых способности работали как-то по-другому и в полную силу. Вор подкапывал и получал все сразу — и талант, и годы учебы, и волю к жизни. Иногда, одной ногой в могиле, он умудрялся вырваться из-под заклятий и выдать на гора столько, сколько человек не создал бы за всю свою жизнь. Конечно, проклятых чужие способности кормили и одевали редко, народная мудрость отверзала уста: ворованное как пришло, так и ушло — талант до смерти оставался голодным. Но иногда им удавалось создать нечто запредельное.
Не всем. В основном подлинная их сущность, стоило от него освободится, становилась явной в течении короткого времени — спивались, заканчивали суицидом или достигали дна, выдворенные отовсюду. Разорванный круг обращал все их попытки выжить в ничто, даже собственные опыт и знания оставались для них в недоступном месте, а любая попытка подстроиться под общество оканчивалась крахом — и сразу же становилась известна. Вампиры сразу чувствовали, как только их начинали выкачивать. Иногда было странно наблюдать, как проклятые желают предстать перед человеком, которого сосали, в выгодном для них свете, в облачении его же дара. Открытый каждому взгляду цинизм был смешон. Вылечить вора от его болезни подкапывать — опытным вампирам ничего не стоило. А когда произведения таланта попадали в руки вампира, слава Богу, крестился каждый, понимая, какое горе обошло его стороной, нередко узнавая в эмоциональных и чувственных всплесках проклятого свою вездесущую предусмотрительность.
Многие все же умудрялись думать, что этот дар не человека, а проклятого. Но, опять же, если рассматривать, как тварь получала свой дар, выходило, что тот, кто мог с ним показаться, лишь возвращал себе то, что у него отнимали. А иначе, как вампиры могли простым способом перечеркнуть всякую возможность пользоваться даром? И как талант мог лежать в земле вампира? И получалось, не было у проклятых никаких способностей — обыкновенные паразиты, присосавшиеся к талантливому, в некоторых случаях даже гениальному человеку.
Не мог нормальный человек не рассматривать присосавшегося червя, который искал, чем поживиться, как грубое насилие. Единственный способ от него избавиться — вырвать все, чем он жил, выкорчевывая с корнем, избавляясь от связующей нити, через которую проклятый пил его.
Не обладали, и не должны были обладать — в Аду им самое место. Не укради!
У чудовища тоже была такая дырка, сделанная без наркоза и заморозки, в полностью отбитой голове (еще в детстве, отцом, но она помнила). Мать настояла, когда им донесли, что в детский дом с Мутных Топей принесли ребенка. Кажется, тогда она сломала ей руку. Воспоминание было приятным. Пожалуй, единственный раз, когда ей позволили обойтись с чудовищем, как ей того хотелось. Проклятой протыкали железу, оберегаясь от позора, чтобы случайно не вспомнила утверждения пьянчужки-матери, будто бы отец был и ее отцом А на следующий день выяснилось, что в очень уважаемой семье с царскими корнями у сынка началась падучая. Пришлось вернуться. Думали чудовище не выживет, но она живучая оказалась.
Манька не сразу разглядела опухшую от слез и побоев девушку на спине мужчины. Девушку привели по ее приказу. Гостеприимной хозяйке не стоило так обходиться с гостьей, но это была не гостья, а пища. И немного гроза, которую предстояло усмирить. Гроза тряслась от страха, закрываясь от ударов и пинков, обессилев и почти потеряв сознание. Доктор то и дело впрыскивал поддерживающие препараты, возвращая к жизни, чтобы жертва оставалась в сознании, а присутствующие произносили свидетельство. Наказывали бессовестную тварь, покусившуюся прицепиться к Его Величеству, избавляя от той самой связи
Девице выпала честь стать чем-то большим, чем она была, а ей бы только вырваться от них…
Таким способом проклятого заставляли стать кем-то другим, вызывая перемену настроения и чувств, как бы загоняя в шкуру умирающего человека. Там, в этом состоянии должно было существовать чудовище, при воспоминании о котором сразу сводило зубы, лицо перекашивало от ярости. Жертва как бы становилась одеянием проклятой — в ее случае, чудовища, которому пришло время предстать в лучшем случае перед Дьяволом, в худшем — перед Спасителем и Его Отцом. Выглядеть она должна была нелепым, убогим созданием, недееспособным и одержимым, убийцей, вором, прелюбодейкой, злословящей на отца с матерью, никогда не знавшей любви к Спасителю и к Отцу Спасителя.
Пусть, пусть отвечает, без права на реинкарнацию. Она не могла вернуться, не имела на то прав. Проклятая убогая тварь должна была до скончания времен мучиться, ожидая Судного Дня, чтобы она сама могла судить ее, когда воссядет у Небесного Отца и Спасителя одесную по правую руку. Любая мысль, что муж связан с чудовищем, вызывала мгновенное раздражение, любое слово, в котором чувствовалось чужое влияние, причиняло боль, особенно в последнее время. Муж тоже чувствовал, что что-то не так. Он вдруг сам начал обращаться за помощью, внезапно испытывая подавленность и неуверенность.