Конь-беглец
Шрифт:
— Этакие выкорчёвки крестьян с родного места бывали во времена и бывшие, и предбывшие. И знаю я о том одно горестное. Кому, может, на новых палестинах и фартило, да многие прибредали в обрат. А дома уж — ни плошки, ни кошки, разор, пустота… Так что езжайте пока налегке. Примерьтесь там, оглядитесь. Скотину домашнюю я, пусть и прихворнул, но обихожу сам… И все ж лучше бы вы, ребята, совсем не трогались!
— Невозможно не трогаться, — ответил Иван. — Не поеду — лишусь работы, трактора. Кроме того, там, куда едем, нам предназначена готовая квартира и денежки…
— Ну, ежели «денежки», то «подымайтесь»… — горько усмехнулся Корней. При этом повторил еще настойчивей: — Но езжайте покуда налегке!
Отец, мать старика послушалась. В колесный прицеп гусеничного трактора ДТ закинули только чемодан да узел с необходимым попервости барахлишком. Кольке, желающему было забраться в прицеп на вольный ветерок, велели в такой серьезный момент не спорить и все трое отправились в дорогу, теснясь за железными дверцами тракторной кабины.
А к вечеру того дня Сивый да Чалка наконец-то увидели над пастбищем на угоре долгожданного Корнея.
Больной, после проводов сына, внука, невестки еще более мрачный, старик пришел сюда отнюдь не добровольно. Привел Корнея совершенно тут неизвестный, застегнутый в черный кожан, похожий щекастою, усатою рожей на кота, шибко самоуверенный мужик. На ходу он потрясал какою-то бумагой, все совал эту бумагу старику чуть ли не в лицо: «Гляди, мол, гляди, читай!»
Спускаться к реке мужик не стал, остановил и Корнея по ту сторону жердевой загорожи. Следом, поуркивая мощным мотором, подпятился, с ходу проломил, свалил целое прясло изгороди высокобортный грузовик. Из кабины выскочили еще двое: молоденький, фасонистый водитель и весь какой-то мятый, перемятый, по одёже видно что — грузчик. Они влезли в кузов, откинули задний борт, ссунули с платформы грузовика в наклон две толстых доски, сбросили на траву веревку.
Мордатый все так же начальственно, все так же надменно подпихнул носком сапога веревку к ногам Корнея. Строгим разворотом головы, молча, указал на лошадей: «Иди, мол, старик, лови их!»
Корней раздумчиво, понуро постоял. Корней глубоко вздохнул, и вот, словно сбросив с себя черный морок, весь передернулся, вскричал тонким, надсадным, полным гнева голосом:
— Как заявились, так и ловите! А веревку эту на вас бы на самих! Ишь удумали что: не успели добрых людей из деревни выставить, сразу подавай трудовых коней на скотобойню! Под нож, на колбасу проклятую!
Старик закашлялся, задохнулся, отпихнул от себя наезжего распорядителя, ссутулил худую спину еще больше и, пошатываясь, цепляясь за изгородь, побрел обратно к опустелым избам деревушки.
Оскорбленный гость округлил глаза, налился пунцово ото лба до шеи, потряс вослед старику своею бумагой, должно быть приказной.
— Не слушаес-ся! Не подчиняес-ся! Ну-ну!
Да, видать, начальником этот гость был слишком маленьким, а, возможно, и самозваным: поделать с упрямым Корнеем он ничего не мог.
Он махнул своим помощникам:
— Тоха! Леха! С грузовика слазьте! Будем ловить сами.
Те готовно ответили:
— Проблем, Палыч, нет! Изловим
Водитель и грузчик, топая по наклонным доскам, сбежали на траву, вся компания пошла к лошадям.
Сивый и Чалка стояли теперь к изгороди совсем близко. Они уныло глядели в ту сторону, куда ушел Корней, на приезжих не обращали почти никакого внимания.
— Веревку, Леха, сверни петлей, вдвое! Выйдет момент, вяжи кобыле на шею, — дал Палыч указание шустрому шоферу.
Сам, будто что преподнося, ласково лодочкою выставил ладонь, приседая на ходу, стал приближаться к Чалке:
— Лошадушка, лошадушка…
Чалка, поскольку видела, что этот неприятный ей человек был минут всего несколько тому назад все же с ее другом, с Корнеем, — не отшатнулась, не попятилась. Она лишь навострила уши. Сивый так же сторожко застыл рядом с матерью.
А мордатый Палыч подбирался ближе да ближе, и вот, еще больше похожий на кота, хищно цапнулся за навислую на самый лоб лошади густую прядь гривы, потянул голову лошажью вниз, сипло гаркнул:
— Петлю! Вяжи петлю!
Шустряк Леха мигом схлестнул шею Чалки сдвоенной веревкой, концы ее просунул сквозь перегиб, — шея Чалки оказалась в крепком аркане сразу при двух потягах.
Только лишь тут Чалка опомнилась. Ее никто никогда этак не обманывал, никто никогда таким коварным, таким грубым способом не брал на привязь, и она, пронзительно визжа, скаля желтые, плоские зубы, поднялась на дыбы.
Она вздыбилась на всю свою мощь, рванулась туда-сюда, но петля была крепка, удушлива, а ловцов трое. Они разделились так, что и копытами их не достать и вырваться невозможно. Приспешники Палыча, который в понятии Чалки и был теперь только злодеем мордатым, а более никем, — тащили ее за оба конца аркана сразу и в стороны, и вперед.
Шофер с грузчиком старались направить Чалку к доскам-всходням, к опущенному борту автомобиля. Старались, но силы у них не хватало. Мордатый отпустил в их адрес пару крепких слов, нашарил в траве под изгородью сучкастый обломок еловой жерди, принялся что есть сил утюжить Чалку по крупу, по ляжкам, стал гнать ее туда, куда надо.
Чалка не уступала. Полузадушенная, избитая, она хрипела, взлягивала задом, упиралась передними ногами так, что кованые копыта ее глубоко вспахивали зеленый дерн, землю. Она все тянулась белыми от ужаса глазами в сторону Сивого, будто хотела ему крикнуть: «Берегись! Смотри, что творится!»
Но Сивый сам все теперь понял. Он метался вокруг матери, он хотел прибиться к ней, возможно, даже заслонить собою, да тоже и сразу получил тяжелою жердью удар.
Тогда он, молодой, гордый, возросший на приволье, яростно, совсем не по-лошажьи ощерился, устремился в ответную атаку. Мордатый отступил в перепуге, неловко отшагнул, полетел с ног. А Сивый вновь забегал, закружил около заарканенной, окончательно измотанной Чалки.
— А-а! — подымаясь с земли, с карачек, вскричал опозоренный издеватель. — А-а! Так твою так, переэтак! Мы тебя, заступничка, сиволдая, не станем и ловить! Мы тебя уложим в кузов плашмя, тушей!