Конь в малине
Шрифт:
Поминки были у Илюхи дома. Светка его рыдала. Двое пацанов осталось, тринадцати и одиннадцати лет. Обломно ей придется теперь, если замуж не выйдет. Дал пять сотен, поблагодарила.
Альбина ездила на кладбище вместе со мной. Переживает. Не знаю, что у нее с Илюхой было, да и по барабану мне. Хотя, если Альбина еще девочка, то ничего в постельном смысле между ними и не было.
Взгрустнулось. Все-таки мы с Илюхой не враги. Были, твою маковку!..
С тоски принял лишнего. Пришлось вызвать водилу из службы проката. Сначала завезли Альбину. Оказывается, он в самом центре живет,
Пришлось катить к себе. С шофером расплатился около дома. Машину в гараж воткнул сам, вписался. Посидел там, покурил. Не оставляла мысль, что и сам типа в могиле. Не люблю я эти подземные гаражи, земля над головой…
24 июня
Братаны, угар!
Все оказалось неспроста. Все оказалось настолько НЕСПРОСТА, что кони бросить можно.
Однако будем соблюдать порядок в изложении.
Вчера к нам на «скорой» привезли рожать одну девицу. Из тех, у кого бабок нет. В качестве социальной помощи – то есть за счет клиники. Одиннадцатая из тех двух десятков, что нам предписаны комитетом по социальной политике. Девице – семнадцать, в свое время почему-то не отскоблилась.
Альбина во время осмотра была какая-то заторможенная, пришлось даже пару раз пнуть ее под зад. На словах, конечно…
К вечеру дошло до родов. Принимал я.
Девица оказалась хлипкая, таз, будто мышиная норка. Орала, как зарезанная… Альбина же спит на ходу. Да еще и движется, словно ей только что целку сломали. Только – «Извините, Виталий Сергеевич!» При посторонних мы с нею на «вы», какие бы слухи там про нас не распускали. Впрочем, грубых ошибок не было. Тем не менее роженица едва богу душу не отдала. Однако врешь – у меня не умрешь! Но ребенка, увы, не спасли.
Закончилось все. Отправили мамашу в реанимационный бокс, трупик, само собой, в холодильник. Ко мне лезут с утешениями. Послал я их всех туда, откуда недавно младенца вынули, ушел к себе в кабинет. На душе погань. Влил внутрь полстакана девяностошестиградусного, закурил.
Стук в дверь. Заходит Альбина.
– Садись, – говорю.
Стоит, будто лом проглотила.
– Зла, – говорю, – на тебя не держу, но чего ты, бл…дь, сегодня ползала так, будто тебя только что рота десантников отжарила?
Молчит. Потом задирает халат.
Гляжу, у нее правая нога ниже трусов перебинтована. У меня ливер чуть из груди не выпрыгнул. Вскакиваю.
– Что, – говорю, – с тобой случилось?
А она так это ручкой сделала. Типа – сиди!.. И начинает аккуратненько бинт снимать.
Гляжу, у нее под бинтом стекло проглядывает. Я офонарел, понять ничего не могу.
А она, по-прежнему молча, бинт смотала и протягивает мне то, что под ним пряталось. Коробочку стеклянную. Вернее, хрустальную шкатулочку – я такие как-то в ювелирном видел.
– Что это, – говорю, – такое?
– Удача твоя, – отвечает. – Открой!
Я шкатулку в руки взял, на стол поставил. Гляжу, Альбина напряглась вся, зажмурилась. Нажал я кнопку на передней стенке.
Крышка на пружинках, распахивается, внутри –
Я то на него глаза пялю, то на девочку мою. А она кулачки стиснула, нижнюю губку прикусила.
И тут меня как звезданут сзади по башке!
Очнулся от запаха нашатырного спирта. С трудом перевожу дух, открываю гляделки.
На столе передо мной давешняя хрустальная шкатулка. Пустая.
Альбина флакон со спиртом убрала, села в кресло. Вся бледная, в лице ни кровинки, но улыбается.
– Что это, – говорю, – было?
– А это, – отвечает, – я рубашку на тебя надела, в которой тот малыш должен был родиться.
Тут я не удержался, пальцем вокруг виска покрутил.
– Не веришь, – говорит, – не верь. Что ты, купив удачу, собирался сделать? В казино сходить? Вот и сходи!
И смылась.
Потом была бумажная волокита, которая бывает в случае смерти младенца. Раскрутились только к семи вечера.
– Пойдем, – говорю, – Альбина, в кабак, поужинаем.
– Сегодня я с тобой, – отвечает, – никуда не пойду. На мне будто камни возили. А ты иди! Но не в ресторан, а в казино. Только много не выигрывай, не теряй головы.
И такая в ее словах уверенность, что послушался я.
Приехал в «Континенталь», взял фишек, сунулся к рулетке. Для хохмы поставил на «зеро». Тут же отхватил кусок. Офонарел маленько, но крыша не поехала. Отошел, поболтался по залам, выпил шампани, поглазел на баб. Штуки три были – тут бы и отдался. Но не в бордель притопал – в казино… Вернулся к рулеточному столу. Поставил пару фишек. И опять выиграл. Снова поставил и назвал не то, что пришло поначалу в голову. Продул, но выпало именно то, пришедшее.
Перебрался к столам, где в «очко» режутся. Тут же сорвал банк. У меня оказалось двадцать, у банкомета – девятнадцать. Поставил все выигранное. Взял две карты, прикрыл ото всех, глянул. Два туза!!!
Ну, думаю, не выпустят меня отсюда. Попросил еще карту и сбросил: перебор.
Пошел снова в бар, чтобы нервы расслабить. Сижу с бокалом, в голове марши играют, как в информационных сообщениях с Кавказского фронта. И одна только мысль: «Неужели?»
Принял дозу, успокоился. Все чин-чинарем! Не съехала крыша у девочки моей – знала, чего говорила. Ох и жизнь теперь пойдет, братаны!.. Клинику продам, на черта она мне сдалась! Вспомню, как пулю пишут. Был в институтские годы период – из-за стола не вылезал. Однажды сутки сидели, посинели от табачного дыма… Начну играть профессионально, по игорным домам. Заработаю чуть-чуть, а потом биржевой игрой займусь. И женюсь на Альбинке. Обещала!..
Приняв такое решение, я еще раз наведался к рулетке, сорвал две штуки, обменял фишки на деньги и отправился домой.
25 июня
Утром Альбина встретила меня как ни в чем ни бывало.
– Ну как, – спрашивает, – убедился?
Я ее на руки – цоп! И по кабинету закружил. Пока не взмолилась.
– Отпусти, – говорит. – Не могу!
Поставил на пол. А ее аж трясет.
– Никогда, – говорит, – так не делай! Думаешь, легко себя сдерживать, когда в трусах мокро?