Конь в пальто
Шрифт:
– Мужик этот будущее предсказывал, – продолжал Хан уже увереннее. – Обычные стихуечечки якобы кропал, да не простые, конкретные. Вот, слушай… «И в девяносто девять год в июле спустится царь ужаса с небес, монголов хан тогда великий оживет и долго будет править грозный бог Арес»… Про июль – понятно, базару нет. Про хана я тоже раскумекал. Но что за Арес выискался? Такого не знаю. Христос – это да. Еще Аллах-акбар есть, слыхивал. А этот?
Филиппок закусил усы. Неужели Хан всерьез полагает, что Великий Нострадамус имел в виду его лично? Выходило, да. Оставив усы в покое, Филиппок почтительно сказал:
– Арес, он как бы из другой оперы. Бог войны. Греческий. Типа римского Марса.
Он умышленно говорил слегка косноязычно, чтобы – не приведи господи! – не внушить Хану мысль о своем превосходстве.
Номер прошел.
– Марса я знаю, – удовлетворенно кивнул Хан. – Война, значит? Это хорошо. Повоюем… Но башковитый француз был, а? Тут тебе и Сталин. И Гитлер. Даже меня прокнокал, зараза!
Филиппок с ужасом понял, что сейчас, вот сейчас на его лице невольно всплывет глумливое выражение и Хан заметит и никогда не простит такой реакции на свою откровенность. Филиппок, все понимая, старался взять себя в руки, но губы под усами уже дергались, кривились как от внутренней щекотки. Три секунды… две… одна…
В этот момент, спасая Филиппка от жестокой расправы, зазвонил телефон.
Даже первое коротенькое «тирлим» не успело отзвучать, как рука Хана метнулась за трубкой, изобразив кобру, сцапавшую писклявую мышь.
5
От пистолетного ствола во рту остался кислый привкус металла, горечь смазки и крошечная щербинка на верхнем зубе – отметина на память о несостоявшемся самоубийстве. Проведя языком по образовавшейся зазубрине несколько раз, Жека добился того, что к букету ощущений добавилась еще и сладко-соленая кровь. Почти полная гамма. Вот только слез не хватало. Слез отчаяния и бессилия, которые кипели где-то глубоко внутри, не имея возможности пролиться наружу.
Он не смог нажать на курок, не смог, хоть тресни! Все его существо, приготовившееся к уходу, оказалось неспособным заставить один-единственный палец сдвинуться с мертвой точки на пару миллиметров. Жека хотел умереть, а непокорный палец – нет! Одеревеневший, согнутый, он оказался ехидным крючком-зацепкой, с которого не удалось соскользнуть в омут небытия.
– Ну? Что будем делать дальше? – спросил Жека у своего замурзанного отражения, застывшего в установленном напротив зеркале.
Отражение молчало. Плевать ему было на Жекино смятение, как, впрочем, и всем вокруг.
– Ладно! – сказал он. – Пусть так. Сам справлюсь. – Сбросил одежду, отправился в обшарпанную ванную, до предела открутил оба крана и стал под душ. Половина воды попадала на кафельный пол, другая половина – на Жеку, но ему и этого было достаточно. Закрыв глаза, он вспоминал, как однажды осенью попал с Олежкой под проливной дождь по дороге со стадиона. Троллейбусы были до отказа забиты футбольными болельщиками, поэтому пришлось добираться домой пешком. Заночевали у Жеки, который жил поближе. Спали рядом на одной кровати. А под утро Жека проснулся от поскуливаний младшего брата и обнаружил, что стянул с того все одеяло и тщательно подоткнул под себя. Олежка дрожал от холода и клацал зубами, но Жеку не будил, терпел. «Цуцик, глупый цуцик, – сказал ему тогда Жека. – Замерз? Почему не разбудил? У нас с тобой все поровну, мы же братья с тобой».
Мальчишеские бредни! Повзрослев, они разучились делиться честно. Олежка позарился на Ленку, Жека прикарманил Олежкины деньги. Вроде бы перехитрили друг друга, получили каждый свое, а счастья от этого – пшик. Эх, вернуть бы сейчас все!
Жека закрутил красный кран и оставил только холодную воду. Он стоял под ледяными струями до тех пор, пока зубы не начали выбивать зябкую дробь, озвучивающую детские воспоминания.
– Цуцик, – сказал себе Жека. – Замерз? Так разотрись полотенцем и оденься.
Больше не с кем было поговорить.
Бриться он не стал – незачем. Лишь гладко зачесал назад мокрые блестящие волосы, чтобы не падали на глаза. Неспешно оделся, не забыв накинуть плащ, который казался ему единственной защитой от окружающей действительности. Стоя набрал нужный номер.
Ответили сразу. По властному «алло», хрипло отозвавшемуся в ухе, легко можно было догадаться, что говорит сам владелец мобильного номера. Жека даже не стал тратить время на уточнения. С ходу сказал невидимому собеседнику:
– Вот, обещал позвонить и звоню. Деньги на моем счету. В целости и сохранности.
– Знаю, – перебил его голос. – Дальше что?
– А дальше… Встретиться с тобой хочу. Сегодня. С глазу на глаз. Не побоишься?
– Ах ты!.. – Собеседник, не договорив, сдержался, погасив гневную тираду презрительным смешком: – Ты спутал, дорогой. Это тебе есть чего бояться!
– Наверное. Но не получается.
– Получится, – вкрадчиво пообещал голос.
Жека, не отнимая трубки от уха, прошелся по комнате и остановился над закопченным тазом, наполненным пепельными хлопьями. Поздно было идти на попятный. Да и некуда.
– Я буду с оружием, учти, – предупредил он.
– И, конечно, один? – уточнил голос с непонятной иронией.
– Один. Но если не встречусь лично с тобой, моей подписи и печати тебе не видать.
– Встретишься.
– Тогда жду на ростовской трассе. Двадцатый километр. Там знак есть – с наклонившейся елочкой.
– Хорошее место, – одобрил язвительный голос. – Уединенное.
– Жду тебя там в своем «Опеле». Через час.
– Через три! – властно распорядился собеседник.
– Договорились, – спокойно согласился Жека, бросив взгляд на пульсирующие цифирьки часов. – Не прощаюсь.
Потом он аккуратно положил телефонную трубку на пол, примерился и раздавил ее каблуком. Сунул в карман печать. Уселся за стол и занялся пистолетом. Патрон за патроном извлекался из обоймы, пока не образовалась ровная шеренга тупорылых цилиндриков, тускло мерцающих перед глазами. Разряженный пистолет отправился следом за печатью.
– Кажется, все, – пробормотал Жека.
Когда до него дошел истинный смысл сказанного, он похолодел и стиснул зубы, чтобы помешать им вновь затеять дробный перепляс.