Конь в пальто

Донской Сергей Георгиевич

Хотя, конечно, на самом деле все происходило иначе. Уже после первого удара улыбку паренька залила и смыла кровь…

В тот день Хан направил в кафе карательную экспедицию. Накануне гуляла там с подружками одна из ханских Оль, а деньги за ужин платить отказалась. Нализалась ликеру, сучка, и решила порисоваться перед сокурсницами. Официант, обхаянный ею всяко-разно, кликнул охрану. У пьяных девок забрали сумочки со всеми причиндалами и корректно выставили вон, предложив явиться завтра, когда протрезвеют и поумнеют, если такое возможно.

Оля, вместо того, чтобы лечь баиньки, помчалась к Хану и изложила ему свою версию случившегося. Все переврала, как выяснилось позже. По ее словам, два охранника стали принуждать ее к совокуплению в туалете, а когда она, оскорбившись, назвалась боевой подругой Хана, оба пренебрежительно засмеялись и сообщили Оле, что видели этого самого Хана на бую.

За тот недолгий срок, когда эта изобретательная сучка подставляла Хану свой тощий круп, она успела узнать, какие именно оскорбления он считает смертельными. Уже за одно то, что Оля осмелилась дословно передать якобы прозвучавший вызов, она схлопотала по личику, но все же отделалась только разбитой губой, потому что Хан жаждал крови поболее. Была задета его честь, унижено его величественное достоинство, и Хан завелся так, как умел заводиться только он – с пол-оборота и надолго. Бойцы получили приказ разнести кафе в щепки, а говорунов примерно покарать.

Они вошли в «Ретро» через час после открытия, перекрыли входы и выходы, оборвали телефонные провода, согнали в банкетный зал всех сотрудников, начиная от заведующей и заканчивая уборщицей. Женщин и мужчин отделили друг от друга, как будто готовили их к смерти. Это подействовало на персонал удручающе – одна баба даже завыла в голос. Но настоящий шок охватил заложников, когда восемь бит в руках здоровенных веселых бугаев стали крушить все подряд. Почему веселых? Потому что громить всегда весело, а если при этом немножечко стремно, то от этого даже веселей.

И-эх! Уп! Ха-а! Звенело, грохотало, трещало, гупало. Пока продолжался безумный хеппенинг, уже все женщины плакали, а мужчины тоскливо озирались по сторонам в поисках несуществующего выхода. Потом из их рядов выдернули охранников – трех молодых парней негрозной наружности – и повели вниз, в подвал. Как выяснилось в укромном подсобном помещении, двое из них явились на смену утром, а один не успел смениться, но ночью выпроваживал перепившихся девиц действительно он.

– Ты вчера пасть разинул или твой напарник?

– Не понял, – сказал охранник с улыбкой.

– Сейчас поймешь…

Ему по-быстрому объяснили… Парень, продолжая улыбаться, поднялся с пола с видимым трудом. Так, улыбаясь, рассказал про Олю с подружками. Побожился, что о Хане речь вообще не заходила. Бур стоял прямо перед ним, слушал и психовал все сильнее. Потому что паренек чаще всего поглядывал именно на него, одаривая его своей ухмылкой, словно чувствовал, что Буру страшнее прочих в этом подвале. Так оно и было. Каждую секунду Бур ожидал прибытия ментовской группы захвата и неминуемого срока, потому что один у него уже имелся – условный. И этот парнишка, похоже, его раскусил. Вылупился на него и нагло улыбался. Героем себя возомнил?

– …Так что вы зря беспокоитесь, пацаны, – закончил объясняться этот симпатичный, улыбчивый и разговорчивый.

И посмотрел прямо на Бура. Опять!

Бур услышал свой собственный голос, процедивший: «Это кто тебе здесь пацаны, ка-а-зел?», увидел, как бита, сжимаемая его рукой, описала полукруг и с тупым звуком опустилась на голову охранника. Успел подумать: «Что я делаю?» – и тут же замахнулся снова. Звук от этого удара получился иным: хрустнуло, словно сухую дощечку переломили. Крак! Парнишка упал на цемент. Упал мертвым, это было ясно с первого взгляда.

– За что? – спросил один из двоих охранников, оставшийся в живых.

– А чего он лыбится? – сказал Бур тоном обиженного ребенка. – Мы тут не шутки шутим.

– Так он всегда улыбался, когда мандражировал перед дракой, – тихо пояснил незнакомый парнишка. – От страха. Он испугался сильно…

Один от страха помер, другой от страха убил. Глупо. И тошно. И хрен его знает, сколько водки нужно, чтобы забыть предсмертную улыбку мальчишки в подвале.

Бур аккуратно поставил пустую бутылочку на подоконник и стал медленно подниматься к двери, за которой доживал свое еще один обреченный на смерть.

3

Приговоренные к смертной казни чаще суетятся, чем впадают в ступор. Усиливающееся беспокойство заставляет их много говорить и двигаться, этим они как бы доказывают себе, что все еще живы, отгоняя нарастающий ужас перед тем мгновением, после которого ни разговаривать, ни шевелиться будет уже невозможно. Оказывается, даже последние минуты жизни стоят, чтобы насладиться ими по капельке, не приближая свой конец сопротивлением. А если это не секунды, а часы? И если приговор не зачитан, если на расстоянии вытянутой руки находится внешне симпатичное существо противоположного пола и банка ледяного пива, а цифирьки на электронных часах ободряюще подмигивают: до утра так много времени… Страшно? А пожалуй, что и ничуть. Особенно когда наготове ударные славянские присказки про утро, которое вечера мудренее, про авось и небось, про бога, который не выдаст, и про свинью, которая не съест.

Олежка Ляхов знал все эти поговорки, а еще – кучу шуточек и анекдотов, которые так и сыпались из него тем вечером. «Новые русские» врезались в своих «Мерседесах» в «Запорожцы» старых украинцев. Чапаев с Петькой делили Анку, чукчи умничали, евреи жадничали, кавказцы живо интересовались задними проходами всех их, вместе взятых.

Олежка тарахтел, как заведенный, с дальновидностью никулинского зайца, косящего трын-траву. Ни волка он не боялся, ни сову, ни даже Хана. Доживал последние часы под лозунгом «А нам все равно», потому что, если бы умолк и призадумался, то впору было мастерить петельку или голову в духовку совать.

– Про Клинтона и Монику слышала? – вещал Олежка, полулежа на раскуроченной кровати. – Он ее удочерить решил, а жена говорит: «Зачем нам в семье лишний рот?»

Оля, которую анекдот застиг на середине протяжного зевка («а-ах…»), успешно перевела его в понимающий смешок («…х-ха»), хотя ей лично мониковский рот был до лампочки, своего вполне хватало. Прокормить и приукрасить его плюс все прилагающееся ко рту – вот и все, что требовалось Оле в этой жизни.

Шпокнула и зашипела новая банка, вскрытая Олежкой. Присосавшись к ней, он прошелся взглядом по телу, расположившемуся рядом. Тело было затянуто в платье с блестками, длиной и покроем смахивающее на маечку. Куцее черное платьишко с пышным оперением на груди, длинная шея, маленькая головка и сильные голенастые ноги – вылитая страусиха. Анекдотов про страусов в Олежкином репертуаре не имелось, и он решил немного разнообразить вечер.