Конан Бессмертный

Говард Роберт Ирвин

Поднявшись, сухощавый волшебник шагнул к маленькому, украшенному золотом письменному столу. Сделан он был из какого-то неизвестного Конану дерева; и еще сквозила в нем некая странность, немало озадачившая киммерийца, — как если бы искусные мастера, изготовившие столик, не принадлежали к роду людскому. Да, сколько ни странствовал Конан по белому свету, а такой мебели никогда еще не видел.

Между тем Пелиас надавил на какой-то выступ, затерянный среди замысловатой резьбы на ножке стола. Сам собой выдвинулся маленький ящик, и волшебник извлек оттуда кольцо. Конан пригляделся: в его блеске не было ни огненных отсветов золота, ни льдистого сияния серебра, ни темно-красных медных тонов. Это

приглушенное голубое мерцание не было свойственно никакому земному металлу… По всему ободку виднелись старинные иероглифы. Нагнувшись поближе, Конан различил запретные символы, подобные которым можно было найти лишь на алтарных фризах в тайных храмах Стигии — в храмах, посвященных нечеловеческим божествам.

Печатка также выглядела достаточно странно. Кто-то придал ей ромбическую форму, причем верхний и нижний углы были сильно вытянуты и заострены: неосторожный человек легко мог уколоться.

Какое-то время Пелиас молча смотрел на кольцо, чей странный синеватый блеск был сродни холодному пламени или отсвету занесенного меча. Чуткий киммериец явственно ощущал магическую силу, исходившую из загадочного кольца… Наконец волшебник выпрямился и откинул со лба седую прядь.

— Много лун успело смениться с тех пор, когда я завоевал его, — задумчиво проговорил он. — Много дней и ночей длился мой поединок с его прежним обладателем, могущественным магом из Луксура. Мощь темных сил, которые мы метали друг в друга, наверняка опустошила бы всю землю окрест — но, по счастью, противодействовавшие заклятия уничтожали друг друга. Мне казалось, я сражался с ним целую вечность, мозг готов был расплавиться у меня в голове… я балансировал на краю черноты… я был близок к изнеможению, когда внезапно он сдался. Обернувшись ястребом, он попытался скрыться… Но победа придала мне сил: я превратился в орла и устремился в погоню. Я камнем пал из поднебесья и разорвал его в клочья! Я был молод тогда и упивался своей силой… Так вот, друг мой, я хочу, чтобы это кольцо было у тебя на руке. Оно станет тебе могущественным подспорьем в пути. Слышал ли ты когда-нибудь о Рахамоне?

Конан кивнул. Земли Юга изобиловали легендами о минувшем, но имя страшного чародея все еще произносили опасливым шепотом, хотя уже полных полтора века минуло с тех пор, как ему пришел конец, а гирканские захватчики полонили и сожгли город, где он лежал в беспомощном оцепенении, вызванном пыльцой черного лотоса…

Многие адепты магии пытались заполучить его тайные книги, написанные, по слухам, на высушенной коже, содранной с живых девушек, — но ни один не смог их отыскать. И если это кольцо действительно было наследием Рахамона, его сила должна была быть поистине велика…

— Да, это в самом деле кольцо Рахамона, — серьезно сказал Пелиас. — Видишь ли, некоторые существа, вызываемые из глубин тьмы, очень трудно затем удерживать обычными охранительными заклинаниями. Вот он и сделал это кольцо, а металл взял из осколка звезды, упавшего наземь: он нашел его, путешествуя по ледяному Северу. Он совершил жуткие ритуалы, которым нет имени на человеческом языке. Кровь лилась в изобилии, а стенающие души жертв обрекались мрачнейшим и глубочайшим безднам преисподней. Но в результате кольцо получило невообразимую силу. Я и сам далеко не все знаю о нем. Скажу лишь одно: носящий его выстоит против любого порождения тьмы, вызываемого волшебным искусством! Не спрашивай меня, как им пользоваться, — этот секрет, вероятно, утерян вместе с колдовскими книгами Рахамона. Возьми его, Конан! Это, пожалуй, и вся помощь, которую я могу тебе предложить. Ни одно из известных мне заклинаний не годится против черной силы Ях Чиенга…

Конан взял протянутое кольцо. Сперва ему показалось, что оно было безнадежно мало для его пальцев,

привыкших к оружию. Но стоило примерить его на средний палец левой руки — и оно наделось легко. Казалось, оно жило собственной жизнью. Конан повертел рукой: кольцо сидело, точно сделанное по мерке. Он пожал плечами. Опыт, накопленный в течение десятилетий, научил его не воспринимать всерьез уверения насчет силы магических предметов. Быть может, безделушка когда и сработает; если же нет — ну и шут с ней. По крайней мере, Пелиас искренне желал ему добра…

— Ладно, — сказал варвар. — Хватит об этом. Меня ждет неблизкий путь. Пожалуй, я бы съел что-нибудь, запил бурдюком вина и завалился спать! Не приютишь до утра?

— О чем речь, друг мой, о чем речь! Скажи лишь, какую постель ты предпочитаешь, и ты получишь ее тотчас. Мои слуги принесут еды и позаботятся о твоем коне. — Пелиас хлопнул в ладоши.

— Хорошо, что напомнил, — сказал Конан, зевая. — Завтра, прежде чем ехать, я должен принести Крому в жертву вола. Только, пожалуйста, не говори никому. Если мои люди пронюхают, они как пить дать примутся чесать языками: Конан состарился, Конан выжил из ума и шагу не может ступить без молитв!

3

Мстители знойных пустынь

Солнце поблескивало на остроконечных шлемах и отточенных наконечниках копий. Звякали шпоры, яркими цветами переливались шелковые одежды. Трое вооруженных всадников взбирались по длинному склону огромной песчаной дюны — одной из бессчетного множества в юго-западных пределах Турана. Шлемы были обмотаны алыми тюрбанами; такие же пояса перетягивали талии. Белые шелковые рубахи, просторные шаровары, заправленные в низкие черные сапожки, и посеребренные кольчужные безрукавки довершали одеяние всадников. Изогнутые сабли покачивались у бедер. Двое держали десятифутовые туранские пики, вставленные в особые упоры у стремени, а предводитель вез при седле тугой изогнутый лук в налуче и три десятка стрел в лакированном кожаном колчане.

Вслед за верховыми, спотыкаясь, брел человек со связанными руками: лучник тащил его на веревке. Глубокие борозды в песке говорили о том, что пленнику не всегда удавалось поспеть за конями. Его изорванная в клочья одежда когда-то была белым халатом пустынного зуагира. На темном, худом, с провалившимися щеками лице жили только глаза — воспаленные, неукротимо горевшие жаждой отмщения. Из последних сил, задыхаясь, брел он вверх по песчаному склону, но ни стона, ни жалобы не срывалось с его уст.

Туранские солдаты отбились от своих во время песчаной бури, длившейся два дня, и теперь пробирались назад в форт Ваклу — туранскую крепость, расположенную в глубине зуагирской пустыни. Накануне они повстречали одинокого всадника. Меткая стрела, пробившая сердце, свалила на песок его лошадь, а самого зуагира оглушили черенком копья. Теперь они вели его с собою в форт Ваклу, где пленника ждала виселица, а прежде того — долгий допрос с пытками. Везиз-шах, командующий фортом, разворачивал беспощадную войну против племен пустыни, слишком часто в последнее время беспокоивших туранские караваны.

Достигнув вершины дюны, всадники остановились передохнуть. Пленник подполз на четвереньках — его силы были на исходе. Солдаты утоляли жажду водой из бурдюков, оглядываясь по сторонам. Вокруг, насколько хватал глаз, высились песчаные дюны. Опытные воины, туранцы использовали передышку, чтобы ястребиным взором обшарить далекий горизонт и расстилавшееся вокруг желтое море песка. Никого и ничего: никаких признаков жизни.

Но вдруг что-то насторожило человека с луком, что вел пленника на веревке. Он подался вперед, пристально вглядываясь из-под руки: примерно в миле от них на вершине дюны показался еще один всадник, скакавший галопом.