Конан и Гнев Сета
Шрифт:
— Теперь вы моя Карающая Рука!— возвестил он.— Отныне я буду действовать, опираясь на вас, и через вас стану изъявлять свою волю! Однако помните, что каждый воин — лишь палец Руки и как бы силен сам по себе он ни был, вместе вы неизмеримо мощнее, так же как сжатый кулак сильнее каждого из составляющих его пальцев! — Он поднял руку и сжал кулак, словно желая получше растолковать свою мысль.— Я приготовил для вас надежное убежище,— заговорил он после паузы,— место, где вы сможете переждать опасное время, прийти в себя и набраться сил, а такая надобность у вас неизбежно возникнет, и не раз. А теперь ступайте, отдохните и присмотритесь. Наведайтесь в
Он встал, показывая тем самым, что не задерживает их более.
Глава вторая
ТЕНЬ ТЬМЫ
Словно загнанная лань, за которой мчится по пятам свирепая свора гончих, старик-камердинер бежал по королевскому дворцу Тарантии, пересекая его из конца в конец, скверными словами поминая в душе всех известных ему и темных, и светлых богов, но каким-то неведомым образом умудряясь сохранять при этом видимость степенности. И все-таки он едва поспевал за решительно шагавшим гостем. Гость, немолодой уже мужчина с нервным, но приятным лицом, сумел, несмотря на годы, сохранить мощные плечи борца и осиную талию молоденькой девушки. Походка его оставалась упругой, а шаг широким, но главное заключалось не в этом. Граф доводился королю старинным другом и по его распоряжению имел право являться во дворец в любой час дня и ночи, где все были обязаны оказывать ему всяческое содействие во всем. Об этом говорил тяжелый золотой медальон, висевший на шее гостя. Впрочем, его и без этого знала в лицо вся дворцовая челядь.
Сейчас обладатель медальона как раз и воспользовался своим правом свободного перемещения, а камердинеру ничего не оставалось, как поспешать следом. Передвигаясь таким образом (гость — чинно и размеренно вышагивая по вощеной мозаике пола, а камердинер — задыхаясь и семеня), они прошли сквозь череду открывавшихся им навстречу дверей. Стражники, стоявшие в каждом зале, прекрасно знали обоих, а служба во дворце приучила их не удивляться ничему, что позволяло им сохранять невозмутимый вид, хотя камердинер и готов был поклясться, что в душе они потешаются над стариком, не привыкшим сломя голову носиться по королевскому дворцу.
— Так где же все-таки король?— в который уже раз поинтересовался гость с таким видом, словно спрашивал об этом впервые, упорно не замечая «предсмертных» хрипов своего проводника.— Неужели вновь решил, сославшись на дела, увильнуть от выполнения обещанного?!— Его левая бровь взметнулась дугой, и он подозрительно покосился на камердинера.— Клянусь Митрой, на этот раз у него ничего не получится!
Этого сердце старика стерпеть уже не могло. Да что он себе позволяет? Будь он хоть дважды граф и трижды друг! Кровь бросилась ему в лицо.
— Король еще никогда и никого не обманывал!
Пытаясь сохранить достоинство, камердинер остановился и гордо расправил плечи, всем своим видом выражая негодование, но желаемого эффекта не получилось. Голос предательски дрогнул, и фраза прозвучала не гордо, а скорее фальшиво, с визгом на последнем слове. Лоботрясы с алебардами у дверей многозначительно переглянулись, и камердинер, махнув на все рукой (пропади оно к Нергалу!), договорил свистящим шепотом
— Государь в библиотеке, а она в дальнем крыле дворца, куда мы и направляемся… — Он несколько раз судорожно
Тут только гость обратил внимание на плачевный вид своего спутника.
— Любезнейший! Да на тебе лица нет! Ты часом не болен?
— Одышка замучила!— Старик в отчаянии махнул рукой, тяжело переводя дух и от души радуясь передышке,
— Одышка — это скверно,— кивнув, с видом знатока подтвердил гость,— но средство от нее есть. Конные прогулки по утрам очень помогают,— посоветовал он, но, увидев неподдельный испуг на лице камердинера, раскатисто расхохотался, словно находился не в королевском дворце, а на лесном лугу.
— Да что там за бардак, Нергал вам в кишки?!— донесся громоподобный голос из-за двери.— В собственном дворце невозможно спрятаться! Поработать спокойно не дадут!
Раззолоченные створки распахнулись так стремительно, словно вот-вот готовы были сорваться с петель, и на пороге появился Конан. Позади маячила фигура Паллантида. Лицо последнего было угрюмо: как и король, он недолюбливал дипломатию с ее многоступенчатой системой взаимных уступок, предпочитая действовать с позиции здравого смысла или уж, на худой конец, силы, а сейчас приходилось заниматься именно самым ненавистным делом. В том, что король действовал несвойственным для себя образом, похоже, сказывалось влияние Зенобии, которая, правда, предпочитала в дела не вмешиваться, но невольно делала короля более мягким и уступчивым, чем кое-кто уже научился пользоваться. Впрочем, внешне это мало проявлялось.
— Ага! Явился!— обрадовано воскликнул Конан, едва завидев гостя.— Я уж думал, у твоего коня копыта размякли, и ты топаешь сам!
При этих словах камердинер запоздало вспомнил о своих обязанностях, встрепенулся и, приняв подобающую случаю позу, объявил:
— Граф…— Его голос предательски сорвался, от неожиданности старик поперхнулся и испуганно умолк: пересохшее горло окончательно отказалось повиноваться.
— Да вижу я, что это Троцеро,— небрежно отмахнулся от него король, но тут же осекся.— Что это у тебя с голосом, любезнейший Дрю?— поинтересовался он, окидывая придворного внимательным взглядом. Запыленные башмаки, учащенное дыхание, срывающийся голос — все говорило о том, что бедняга только что проделал неблизкий для себя путь.— Или за завтраком съел чего? — спросил он участливо.
— Костью подавился,— покраснев, объяснил камердинер.
И что ему не молчалось? Стоял бы себе спокойно да помалкивал учтиво, глядишь, все бы и обошлось! Так ведь нет, потянул Нергал за язык!
— Ай!— «испугался» король и сокрушенно покачал головой.— Придется попенять повару!— елейным голосом, от которого душа у бедняги ушла в пятки, пропел он и тут же взревел диким киммерийским медведем:— В масле сварю выродка! — И, подумав, уже более спокойно добавил:— В оливковом, что на днях привезли от графа.
Камердинер побледнел, потому что испугался не на шутку. Все во дворце любили государя, но до смерти боялись временами просыпавшегося в нем варвара.
— Прости, государь!— Дрю готов был пасть на колени. Он в ужасе прикрыл глаза и ясно увидел обнаженного толстяка-повара, уже посаженного в котел, в который поварята с веселым гиканьем лили масло. Огонь набирал силу, масло закипало, и это придало старику сил для окончательного признания.— Нергал попутал… Не кость это!
— А что же тогда? — усмехнувшись, простодушно поинтересовался Конан.