Конан и призраки прошлого
Шрифт:
Дождавшись, когда собратья вылезут из повозки на свежий воздух, Этей достал ворох стрел, к которым Велина уже привязала разноцветные ленты, придирчиво перебрал их, и наконец, руководствуясь какими-то лишь ему известными соображениями, вытянул одну. Дрожь пробежала по его телу, но рука была тверда как обычно. Причмокнув, он с одобрением и нежностью провел пальцем по гладкой поверхности стрелы. Потом не спеша просунул в щель меж досками самый кончик сабли, что глоталась беспрестанно во время представлений то Куком, то Лакуком, и нашарил там склянку. Плоская, прозрачная, величиной всего в одну фалангу его большого пальца, она оказалась доверху наполнена какой-то темнокоричневой жидкостью. Держа ее в десяти ладонях от себя, он ногтем, с величайшей осторожностью вытащил плотно скрученную, промасленную тряпочку,
Этей застонал. Время у него еще было, но совсем немного. Решившись, он отнял руку от лица и схватил приготовленную заранее длинную тонкую щепку. Капнув на нее яд, он, все так же держа склянку на расстоянии, ногой подвинул стрелу поближе; затаив дыхание, Этей осторожно, очень медленно поднес щепку к наконечнику и стал мазать его.
… Ему показалось, что это продолжалось вечность. Не только лоб, но и все тело его взмокло, словно он попал под дождь. Пот заливал глаза, щипал прокушенные губы, от запаха яда в груди жгло, да так, будто он проглотил факел. Он щурился, сплевывал пот и горькую слюну, не забывая скороговоркой бормотать себе под нос проклятья — как ни странно, это помогало… Наконец все было кончено. Этей тщательно закрыл склянку и убрал ее на прежнее место, затолкал щепку поглубже в трещину между стеной и полом повозки, вытер ладони о солому, взял в руки стрелу…
— А что это ты делал сейчас?
Он вздрогнул. Из головы его вдруг вылетели все мысли и она оказалась пуста и легка — на миг Этею даже стало приятно. Он улыбнулся и медленно, медленно начал поворачиваться.
Много лет назад недалеко от Кутхемеса стрелок попал в лапы Черного Всадника — бандита, кочующего по Турану на могучем вороном коне. Монстр высотою чуть не в полтора человеческих роста, в черном плаще, весь покрытый густой шерстью, с клыками, выступающими над верхней широкой губой, едва касаясь, почти ласково провел по его груди толстыми желтыми когтями. Немой, косоглазый, с отрубленным наполовину ухом — он был ужасен. О его жестоком и подлом нраве ходили легенды. Караваны, проходящие через Туран, обычно нанимали двойную, а то и тройную охрану, боясь наткнуться в пути на это чудовище. Но от Черного Всадника могла спасти разве что милость Митры. Порождение самого Сета, подобно целому войску налетал он на несчастных, гыгыкая, рубил головы и тела, а после соскакивал с коня и с наслаждением добивал раненых, не брезгуя полакомиться мертвечиной.
Но Этею повезло. Монстр был в прекрасном расположении духа, когда по следам обнаружил человека в маленькой пещере недалеко от Кутхемеса, а потому, прежде чем убить, он решил с ним позабавиться. Он подбрасывал стрелка вверх и хрюкая смотрел, как тот дергает в воздухе руками и ногами, он зарывал его в песок, а потом, когда жертва уже начинала задыхаться, откапывал, он приставлял к его горлу острый кривой нож и делал аккуратный надрез… До сих пор на шее стрелка остались короткие тонкие шрамы…
Каждый вздох Этей ждал, когда наконец чудовищу надоест игра. Он и не пытался убежать — злодей перебил ему правую ногу, так что теперь стрелок мог только ползти. Но пока он был с Черным Всадником, ползать ему не приходилось, ибо тот всегда ездил верхом, и, естественно, возил человека с собой, перекинув через седло или, если хотелось немного развлечься, держа его за шиворот.
Видимо, Этей чем-то понравился монстру: проголодавшись, он не тронул его, а поймал у подножия горы парочку влюбленных и сожрал их. Мало того, он даже предложил кусочек от девушки стрелку, и когда тот отказался, был чрезвычайно удивлен и раздосадован. Этей же осмелел и предложил чудищу изловить для него куропатку, что тот незамедлительно сделал и даже помог человеку набрать сухих ветвей для костра.
Вот тогда-то Этей и решил, что общество Черного Всадника ему наскучило. Дождавшись, когда он уснет, стрелок вытащил из кармана куртки склянку с ядом и не скупясь залил смертельную жидкость в ноздри монстра.
Он уже не помнил, как дополз до ближайшего селенья, кто приютил его в маленьком сыром домишке, и как звали врачевателя, что лечил его ногу… Стрелок помнил только одно: именно тогда, после расправы над Черным Всадником, он понял, как легко и приятно так убивать. Именно так. Потом он не раз делал это и тайно, и явно, но всегда один на один. Вот в чем он находил истинное удовольствие — один на один. В бою не может быть такого интереса и такого наслаждения собственными умом и силой. И красоты в потном, вонючем, воющем клубке нет никакой. Насколько же красивее и приятнее перебить не кучу неизвестных ублюдков, а одного, того, кто смотрит на тебя и не ожидает смерти. И даже если ожидает! Увидеть в его глазах свои глаза и страх… О, Эрлик… Как сие возбуждает…
Странно лишь, что после убийства Леонсо и Гельде он не испытал привычного наслаждения. Наверное, болезнь не только ослабила его тело, но и притупила чувства, а это плохо… Подобными чувствами Этей жил… Но, возможно, сегодня, когда на Серые Равнины уйдет проклятый варвар, он вновь испытает это? Да, он был уверен. Такого красивого убийства ему еще не доводилось совершать! Митрадес… Полная площадь народа — зрителей… Солдаты, лицедеи, торговцы… И — в небо летят стрелы, трепеща разноцветными лентами! Как летят! И только одна направлена не в небо — его, смазанная ядом. Она вонзается точно под кадык киммерийца, толпа ахает и…
Играт стоял перед стрелком и губы его расползались в ответной улыбке.
— Что ты делал сейчас? — с любопытством спросил он снова.
— Стрелы проверял, — небрежно ответил Этей. — Видишь, однасломанная оказалась.
— А в запасе нет?
— Нет, только пять… Слушай, ленивый, может, ты починишь?
— Как? Я не умею…
— А ты попробуй.
Не спуская глаз с Играта и по-прежнему улыбаясь, Этей начал подходить к нему ближе. Но ленивый, словно что-то вдруг почувствовав, отшатнулся. В глазах его стрелок увидел — нет, еще не страх — испуг; пятясь к выходу из повозки, Играт мотал головой. Похоже, до него дошло, кто убил Леонсо и краснолицего тарантийца Гельде…
— Ты что, боишься меня? — мягко спросил Этей. Играт кивнул, потом вновь замотал головой, не переставая пятиться. Вот нога его уже коснулась края повозки, а рука нащупала полог…
— Не бойся, — попросил стрелок. — Зачем?
Он резко метнулся вперед и с силой кольнул ленивого в щеку отравленным наконечником. Сделав шаг назад, он бесстрастно наблюдал, как багровеет, а потом синеет лицо Играта, как наливаются мутью и выкатываются из орбит его глаза, как руки, трясясь крупной дрожью, тянутся к воротнику… Странно, но и сейчас Этей не испытывал наслаждения. Удовлетворение? Может быть, самую малость. Но и все! Он подставил ногу под падающее тело ленивого, подхватил его и оттащил вглубь повозки, туда, куда не проникал свет. Затем он забросал его соломой, сверху свалил кучу тряпья, накопившегося в балагане за годы странствий, и, не забыв пометить и положить на место отравленную стрелу, улыбаясь, вылез на улицу.
Гвардейцы уже подходили к балаганам. Сурово хмурясь, они с подозрением оглядели лицедеев, скривились (видимо, унылый вид и грязная рваная одежда не отвечали их представлениям о том, как должны выглядеть шуты), и предложили старшим познакомить их с лучниками.
Этей стоял в стороне и смотрел на красивые мундиры гвардейцев. Когда-то и он носил похожий, но желто-зеленый, с черной перевязью… Наемная армия Немедии сплошь была одета в такие мундиры; некоторые франты — Этей не был в их числе — обшивали перевязь золотом, а на грудь вешали железные амулеты в виде кошки, тигра или кабана, так как именно этих животных почитали солдаты. Глупо! Стрелок всегда считал, что это глупо, равно как и вообще ношение каких бы то ни было побрякушек. И при чем тут кошка, от которой, якобы, зависела ловкость? У Этея не было амулетов, а ловкостью он славился всегда. И тигр не прибавит смелости, а кабан силы, если на самом деле солдат труслив и хил… Стрелок хмыкнул, вспомнив, как громили увешанную железками немедийскую армию аквилонцы… Слава Митре, к концу луны, когда от их тысяч осталось не больше сотни, он уже был далеко, в Карпашских горах…