Конан из Киммерии
Шрифт:
Между тем бабка отбивалась отчаянно, проявляя неожиданную силу. Конан увидел, как она подняла голову: снова раздался тот же удивительный и жутковатый, далеко слышный зов. Ворон, мелькавший между вершинами деревьев, насмешливо передразнил ее крик. Воины захохотали, один из них ударил старуху по лицу.
Конан спрыгнул с усталого жеребца и съехал вниз по каменной круче. Его кольчуга лязгнула, когда он приземлился на траву, и все четверо оглянулись разом, выхватывая мечи. У них так и отвисли челюсти при виде гиганта в кольчуге, стоявшего перед ними с обнаженным клинком в могучей руке.
Конан хрипло расхохотался.
— Подонки! — сказал он, и голос его был спокоен и беспощаден. — Стало быть, немедийские шакалы нынче заделались палачами и вешают моих подданных по своему усмотрению? Нет уж, сперва снимите голову их королю. Я здесь, паршивые шакалы, и я к вашим услугам!
И он шагнул вперед. Воины смотрели на него, не вполне понимая, что происходит.
— Кто этот сумасшедший? — проворчал в бороду один из негодяев. — Кольчуга на нем немедийская, а говорит с аквилонским акцентом.
— Какая разница? — отозвался другой, — Прикончим его, а потом вздернем старую ведьму.
Сказав так, он побежал навстречу Конану, замахиваясь на ходу. Но ударить не успел: просвистел громадный меч короля, раскроив и шлем, и череп под шлемом. Немедиец упал, но остальные оказались закаленными рубаками. Рыча, точно волки, обступили они великана в серой кольчуге, и скоро крики сражающихся и звон стали заглушили даже неумолчное карканье ворона, кружившего вверху.
Конан бился молча. Его губы кривила безжалостная улыбка, глаза превратились в два синих огня. Двуручный меч крушил и сверкал, устремляясь то влево, то вправо. При всей своей богатырской стати Конан был ловок, как кот, и двигался с таким проворством, что удары, сыпавшиеся с трех сторон, чаще всего рассекали лишь воздух. Когда же он рубил сам, удары были страшны и смертоносны. Вот и еще двое свалились в траву и испустили дух, а четвертый получил не менее полудюжины ран и пятился, спотыкаясь и едва поспевая отмахиваться мечом.
И в это время шпора Конана запуталась в накидке одного из убитых. Конан запнулся, и прежде чем он успел вновь обрести равновесие, немедиец, подхлестнутый отчаянием, атаковал его так, что Конан не удержался на ногах. Немедиец издал хриплый крик торжества и прыгнул вперед, двумя руками занося меч и пошире расставляя ноги для решительного удара… И тут что-то большое и мохнатое перелетело через поверженного короля и молнией обрушилось воину на грудь: крик торжества сменился предсмертным воплем — и стих.
Вскочив на ноги, Конан увидел, что его противник мертв. Он лежал на земле с разорванным горлом, а над ним стоял громадный серый волк и, опустив голову, обнюхивал кровь, лужей растекавшуюся в траве.
Король обернулся, услышав голос старухи. Он обратил внимание, что она была высокого роста и держалась прямо. И хотя наряд ее был беден, точеные, орлиные черты лица и пронизывающий взгляд черных глаз говорили о том, что перед Конаном стояла не простая крестьянка. Вот она позвала волка, и громадный зверь подбежал, точно послушный пес, и ласково потерся мускулистым плечом о колено старухи, глядя на Конана умными зелеными глазами. Старуха рассеянно опустила руку на мощную шею зверя; оба стояли неподвижно, глядя на короля Аквилонии. И хотя смотрели они совсем не враждебно, Конану под их взглядами стало несколько не по себе.
— Люди говорят, король Конан погиб, задавленный землей и камнями, когда рухнули скалы при Валкие, — низким, звучным голосом проговорила старуха.
— Говорят, — буркнул он в ответ. Спорить ему не хотелось, он думал о конных латниках, нагонявших его с каждым мгновением. Ворон снова пронзительно закричал, и Конан невольно глянул вверх, раздраженно скрипнув зубами.
Выше по склону, над скалами, устало свесив голову, стоял белый конь. Старуха внимательно посмотрела на него, потом на ворона… и вновь прозвучал таинственный крик вроде тех, что Конан слышал уже дважды. Как бы узнав этот клич и испугавшись его, ворон вдруг замолчал и, развернувшись в воздухе, помчался к востоку. Но далеко улететь не успел. Большая тень накрыла его: откуда-то снялся орел и, быстро набрав высоту, скользнул к черному вестнику. Удар могучих когтей — и мерзкий голос предателя умолк навсегда.
— Кром! — проворчал Конан, во все глаза глядя на старуху. — Никак ты тоже волшебница?
— Я Зелата, — был ответ. — Жители долин называют меня ведьмой. Значит, это отродье ночи вело по твоему следу вооруженных людей?
— Да, — сказал Конан. И отметил про себя, что старуха нисколько не удивилась. — Похоже, они уже недалеко.
— Возьми коня и следуй за мной, король Конан, — коротко велела она.
Конан без пререканий полез на скалу и сошел на поляну обходным путем, ведя коня в поводу. Он видел, как вернувшийся орел лениво спустился с небес и на миг коснулся плеча Зелаты, простирая громадные крылья и словно боясь сокрушить своей тяжестью хрупкие кости старухи.
Зелата молча зашагала вперед, громадный волк бежал у ноги, орел парил над головой. Конан долго шел за ней то непроглядными чащобами, то извилистыми карнизами, нависшими над бездной. Наконец узкая тропа, тянувшаяся вдоль обрыва, привела их к необычному жилищу, затерявшемуся в путанице хребтов и ущелий. Оно было частью сложено из камня и представляло собой наполовину дом, наполовину пещеру. Сверху нависал огромный утес. Орел взлетел на вершину утеса и застыл там на страже, недвижный, как изваяние.
По-прежнему молча Зелата устроила коня в соседней пещере, пододвинув ему большие охапки травы и молодых листьев; в глубине пещеры журчал тоненький ручеек.
Проведя короля в домик, она указала ему на деревянную лавку, покрытую шкурами, сама же присела на низенькую скамеечку возле крохотного очага. Развела огонь, подбросила в него тамарисковых поленьев и приготовила немудреный ужин. Волк дремал подле нее, положив на лапы тяжелую голову и обратив морду к огню. Волку что-то снилось: его уши подрагивали и шевелились во сне.
— И не страшно тебе сидеть в доме у ведьмы? — нарушив наконец молчание, спросила старуха.
Конан не ответил, лишь передернул плечами, обтянутыми серой кольчугой. Зелата подала ему деревянное блюдо, на котором лежали сушеные фрукты, сыр, ячменный хлеб и стоял вместительный горшок хмельного горского пива, что варят из ячменя, выросшего в заоблачных долинах.
— Задумчивая тишина полян и ущелий милей шума и суеты городских улиц, — сказала Зелата. — А дети лесов — добрей детей человеческих… — Ее рука легонько погладила жесткую шерсть спящего волка. — Сегодня мои дети были далеко от меня, а не то в твоем мече, мой король, не было бы нужды. Они услышали мой зов и поспешили ко мне…