Конан-изгнанник
Шрифт:
Наконец первая чаша пошла вниз, в огненную топку. Казалось, что спуску не будет конца, что там, внизу, сама чаша и цепь уже расплавились в невероятной жаре земных недр. Почти сразу же Куманос отдал приказ поднять чашу. Для этого пришлось прибегнуть к помощи не только всех рабов, но и большей части солдат. Звено за звеном, шаг за шагом цепь была выбрана, и чаша оказалась на поверхности.
Поднятая руда в первый момент показалась грудой углей, пылающих в очаге. Только очаг был железным и сам светился таким же зловещим красным, а кое-где и белым светом.
Не давая руде остыть, рабы начали размельчать и ворошить огнедышащие комки длинными металлическими баграми и лопатами. Затем снова опустили в преисподнюю и вновь подняли на поверхность. Три раза без передышки, по приказу и под внимательным взором Куманоса и его помощников-жрецов.
В конце концов камни и пустая порода выжжены, а в чаше остался лишь изрядно уменьшившийся в объеме слой расплавленного зеленоватого металла. При помощи крана чаша была поднята выше поверхности земли и установлена на высокую железную треногу. Широкий металлический был приставлен к носику чаши, упираясь другим концом в отверстие каменной формы, детали которой были стянуты железными скобами и цепями. Медленно, осторожно чашу наклонили — и по желобу, сыпля зелеными брызгами, потек расплавленный металл. Казалось, каменная форма вот-вот разорвется, не выдержав такой температуры. Сквозь толщу камня по-прежнему пробивался зловещий зеленый свет.
Только когда последняя сверкающая капли скатилась с желоба в каменный сосуд, все заметили, что уже наступила ночь. Куманос произнес благодарственную молитву Вотанте, знаменующую конец рабочего дня. Рабы рухнули замертво и погрузились в сон, прерываемый стонами от болящих ожогов. У многих были сожжены брови и ресницы, легкие, казалось, были полны жарким дыханием вулкана. Последняя мысль каждого заснувшего была о том, что в этот день была сделана всего лишь треть работы. Этому кошмару суждено было повториться еще дважды.
На следующий день, когда форма остыла настолько, что к ней стало возможно приблизиться, с нее были сняты стягивающие ее скобы и цепи. Каменные фрагменты были убраны, и взгляду открылась конструкция какой-то непонятной формы — видимо, фрагмент большой статуи, как предположили рабы. Не давая времени на отдых и разглядывание, Куманос приказал укрыть странный предмет палаточным холстом и обвязать его веревками. Прежде чем была продолжена вчерашняя работа, запеленатую фигуру установили на сооруженную из приготовленных деталей повозку и откатили к деревне, где и оставили под охраной.
Подобным образом были изготовлены еще два фрагмента по новым, но похожим формам. Оба признав результат работы удовлетворительным, Куманос лично оборачивал статую холстами и обвязывал веревками. С каждым разом работа казалось легче — сказывался опыт. Поэтому последний слиток был отлит значительно меньшей бригадой, чем первый. Куманос приказал, чтобы треть рабов впряглась в первую повозку и начала свой путь прочь из кратера. Вторая треть прикатила на ее место в деревню вторую телегу с огромными колесами. И только тогда оставшиеся рабочие взялись за отливку третьего фрагмента. По известным только ему одному причинам Верховный жрец не допускал соприкосновения или близкого нахождения готовых фрагментов, хотя такой расклад сил оставлял мало рабочих рук для обработки руды и заливки формы.
Успешному выполнению работы в немалой степени способствовали усилия Тулбара Гирканца, которого Куманос сумел превратить из мятежника в образец прилежания. Он работал без устали, брался за самое трудное дело и продолжал ворошить раскаленную руду, когда уже три смены других рабов побросали свои багры и лопаты и бежали прочь от невыносимой жары.
Незадолго до конца работы, когда поднятая чаша с расплавленным металлом уже висела над треногой, одна из цепей лопнула. Чаша стала угрожающе крениться. Именно Тулбар, первый и единственный, добровольно бросился под нее и подставил под бортик чаши свой багор. Затем он прополз по стреле крана, чтобы пропустить через его блок дополнительную цепь. И вот, когда все было выполнено, уставшие руки подвели Тулбара. Не удержавшись, он рухнул прямо и дышащую чашу. На глазах товарищей его тело в облаке пара скрылось в светящейся зеленым огнем жидкости. Лишь несколько пузырей, лопнувших через несколько секунд, — вот и все, что осталось от человека.
Несмотря на, а может быть, и благодаря почти что добровольному жертвоприношению Тулбара, отливка была закончена успешно. Когда один младших жрецов предложил Куманосу провести особый траурный ритуал по поводу гибели лучшего работника в огненной купели, ответ был краток:
— Не стоит. Это не столь важно. Смерть и физическое страдание — это не самое большое несчастье. Настоящую боль испытываешь не при этом.
Глава VII
ЯРОСТЬ ПУСТЫНИ
— Вот так, положи внутрь небольшой камень, чтобы ловушка опустилась на дно. Теперь — несколько кусочков мяса внутрь… — Сидя на корточках, Конан-киммериец доделывал ловушку для раков под восхищенными взглядами детей. — Ну вот, готово.
Приспособление представляло собой всего-навсего две корзины: одна в форме яйца, а другая — конус, вставленный открытым концом в дыру в первой. Но, посмотрев на лица Эзреля, Ябеда, Фелидамон и маленького Иноса, можно было бы подумать, что киммериец соорудил ее из тончайшего шелка и золотой проволоки.
— Вот так это делают пикты, когда ловят раков в Черной реке. Ну а теперь оставим эту ловушку в заводи на ночь, а утром оценим улов.
— А рыбу будем сегодня ловить? — спросил Ябед. — Мне так нравятся угри…
— Посмотрим, — подмигнул Конан, разбирая остальные снасти.
— Угри — отличная штука, — подтвердила Фелидамон, — но раки лучше. Я бы научила маму готовить их, но она наверняка скажет, что это нечистая пища.
— Горожане, конечно, с удовольствием ели бы эту нечистую еду в голодное время, — буркнул Конан. — Только здесь, где голод — следствие засухи, река к тому времени пересохнет, и ловить в ней будет некого. Вам следует больше радоваться царящему сейчас изобилию.
— Кто-то идет, — запищал Инос, заметив шевеление в кустах выше по течению. Повернувшись, остальные увидели, как из зарослей кустарников к ним приближается длинное копье. Звук шагов его обладателя заглушался журчанием ручья.
— Эй, там! — позвал Конан появившегося из кустов человека.
Это был житель пустыни, дочерна загорелый, коротко стриженный. Его пропыленный бурнус был перетянут ремнем, с которого свисала кривая сабля. Капюшон был откинут, обнажай мускулистую шею. Шест, который нес кочевник, оказался тонким копьем, длиной более чем вдвое превышающим человеческий рост, под наконечником торчало нечто вроде гнутого крюка.