Конан-изгнанник

Карпентер Леонард

В любом случае их путь был сплошным мучением. В тот день, когда Конан встретил отряд, они так и не добрались до развалин Талиба. Остановившись посреди голой равнины, рабы и стражники повалились на землю под колесами влекомого ими сооружения. Конан съездил к ручью и наполнил мешки водой, чтобы хоть как-то облегчить страдами несчастных и обеспечить их водой не только для питья, но и чтобы помыть лицо и руки.

Когда караван наконец добрался до Города в Пустыне, лагерь был разбит около того места, где ручей уходил под городскую

стену. Конан проследил, чтобы Куманос не забыл выставить часовых, хотя в конце концов киммериец сам простоял большую часть дежурства, дав солдатам возможность поспать. Пару раз ему казалось, что в кустах слышались какие-то странные звуки. Но он надеялся, что если даже обезьяноподобные уродцы пронюхают о лагере, то не решатся так далеко отойти от своих пещер и напасть на многочисленный отряд.

Даже видавшего виды киммерийца поразила мрачность окружающей обстановки. Освещенные лунным светом, затерянные где-то на полпути между двумя горными хребтами, лежали люди, чей сон мало чем отличался от смерти. Укутанный материей идол напоминал изогнувшееся в последней агонии и так застывшее тело какого-то злого великана. Сейчас, в неярком свете луны и звезд, казалось, что идол светится изнутри. Зеленое свечение пробивалось сполохами сквозь несколько слоев ткани, скрывавшей статую.

Позади них лежали развалины: обрушенная стена, снесенные до основания здания и выжженная, оплавленная земля — то, что когда-то было могучим городом-государст-вом, называвшимся Иб, в одночасье испепеленным какой-то неведомой силой.

Конан услышал шаги — совсем рядом. Он вытащил нож и, развернувшись, чуть не воткнул его в грудь Куманосу, выступившему из темноты в круг света от костра.

Бормоча ругательства, Конан вернул клинок в Петлю на поясе и снова присел к огню.

— Кром! Слушай, жрец, ты решил проверить, чутко ли я сплю? Еще немного — и ты проверил бы, насколько остро я наточил этот клинок. Сам-то ты хоть иногда спишь?

Куманос опустился на землю напротив Конана:

— Ты быстрый боец, умелый и бдительный.

— Тут станешь бдительным! Две ночи назад мою бдительность проверили острозубые людоеды.

Совсем недалеко от места, где мы сейчас сидим! — Конан помолчал, а затем осторожно обратился к Куманосу: — Знаешь, я думаю, такой большой компании нечего бояться этих уродов. И вообще послушай ты меня: дай своим людям отдохнуть денек-другой. Пусть они очухаются, отмоются в ручье, наберутся сил…

— Мы выйдем в путь завтра с первыми лучами солнца, — перебил Куманос, даже не взглянув в глаза киммерийцу.

— Куманос, пойми, так ты совсем доконаешь своих людей, — продолжал доказывать Конан. А отдохнув, они будут резвее катить твою телегу, и больше вероятности, что доберутся до места живыми.

— С помощью великого Вотанты мы дойдем до цели, — отрезал Куманос, давая понять, что не принимает возражений. — В пути мы попали в песчаную бурю и сбились с дороги. Затем на нас напали кочевники, убившие многих солдат прежде, чем мы смогли отбить атаку. Оставшиеся солдаты были вынуждены заменить умерших рабов. И все же мы добрались так далеко.

— Веселенькая прогулка, — заметил Конан. — Похоже, ваш бог решил проверить крепость вашей веры…

Куманос чуть кивнул выбритой головой и произнес:

— Для некоторых испытания оказались слишком трудными. Они не выдержали их.

Жрец снял с шеи ржавый обломок меча и внимательно посмотрел на него, поворачивая в лунном свете.

— Некоторые предпочли умереть, не чувствовать ничего, не выдержав страданий разрушающегося тела и крушения надежд. — Куманос вопросительно взглянул на Конана.

— Что до меня — я никогда не буду искать смерти, — сказал киммериец. Его мысли вернулись на несколько дней назад, губы сжались, глаза прищурились, когда он вспомнил Зануса. — И никогда не пойму тех, кто так поступает. По мне, пока я дышу, пока в моих жилах бежит кровь — надежда есть. — Помолчав, он стряхнул с себя набежавшую меланхолию и поинтересовался: — Что это за ржавая штуковина, с которой ты все время таскаешься? Священная реликвия? Остаток клинка, которым был убит двоюродный дедушка твоего обожаемого бога?

— Это? — переспросил Куманос. — Это Меч Онотимантоса. Могущественный талисман, дарованный мне старым мудрецом. Эта вещь перевернула всю мою жизнь.

— Символ вашей веры, не сомневаюсь. Только не надо мне расписывать его могущество, а заодно и могущество твоего бога. — Конан встретился взглядом с Куманосом. — Я тебе честно скажу: дурь ты затеял, напрасно мучаешь своих безмозглых баранов. Но это ваши дела. Только не пытайся обратить меня в свою веру. Я ни за что не дам ввязать себя в такой идиотизм…

— Разве что за обещанное вознаграждение? — закончил за него жрец.

— Нет. Даже за плату я бы не стал ввязываться в это, если бы у меня не было своих личных причин пойти с вами.

— У тебя независимая душа и сильная воля, способная противостоять искушениям и чужому влиянию, — сказал жрец, взвешивая на руке обрубок меча-амулета.

— Пожалуй что так. Поэтому ты и встретил меня, путешествующего в одиночку по этой проклятой пустыне.

— Точно, — задумчиво кивнул Куманос, — именно твой упрямый дух делает тебя столь лестным воином и столь хитрым и изворотливым пустынным лисом.

— Да. И именно поэтому я тебе нужен, — сказал Конан, пристально, даже угрожающе глядя на Куманоса. — А чего ты ждал? Что я окажусь безвольной игрушкой в твоих руках? Чего ты так волнуешься?

— Ничего. В конце концов, наша встреча — не просто случайность, а проявление воли Вотанты.

Вновь повесив амулет себе на шею, Куманос спрятал его под бурнусом и встал, направляясь к выбранному им для сна месту.

— Ну, тогда спокойной ночи, — сказал Конан в спину жрецу, недоумевая, зачем тому понадобился весь этот разговор.