Конан-изгнанник
Шрифт:
— А как же я, королева? Занус обманул меня, избежав неминуемого поражения от моего клинка.
— Обманул? — яростно бросила ему Регула. — Чужеземец, ты так и не понял, что проиграл бой! Твое поражение не могло быть более полным, даже если бы твоя голова рухнула на камни, отделенная от тела его клинком!
Она выпрямилась, развернула плечи — настоящим неприступная статуя, воплощенное достоинство.
— Совершено ритуальное жертвоприношение. Пролита кровь, посвященная богине… Рука Зануса пролила эту кровь. Значит, он победитель! И его победа будет жить в веках!
Стоя далеко от киммерийца, по другую сторону кровавой
— А ты… твоя роль в происшедшем — ничто. Даже меньше, чем ничто. И хуже! Ведь это ты, чужеземец, не знающий наших законов, насмехался над героем, оскорблял его в минуты, предшествующие очистительному жертвоприношению. Ты первым нарушил священное безмолвие. Твой голос произнес имя твоего варварского бога, осквернив священный миг подвига.
Чутье жрицы и правительницы подсказывало Регуле, что для возвышения Зануса нужно было чье-либо одновременное унижение. И ее выбор пал на Конана. Своей риторикой она стала настраивать толпу против него. Киммериец покрепче сжал рукоять меча, подозревая, что вот-вот его станут рвать на куски в религиозном гневе.
— Наказанием за твою дерзость, как и для всякого другого, нарушившего правила священной дуэли, будет изгнание из города и забвение. С этого дня ты для нас никто, Конан Чужеземец. Тебе больше нет места в Оджаре, перед ликом Единственной Богини,
— Подожди, королева! — возмущенно воскликнул Конан. — Что бы это ни означало по правилам ваших поединков, но по всем законам чести я невиновен. Я никому не причинил зла, я помогал защищать ваш город!
Повернувшись к седовласому монарху, Конан крикнул:
— Семиархос! Ты же сам признал мои заслуги перед Оджарой и признал меня гражданином, имеющим все права и находящимся под защитой вашего храма.
— От которого ты отречен, — отрезал король, — точно так же, как любой горожанин, нарушившим священные законы.
Семиархос не задержал своего взгляда на KКонане. Африандра тоже повернула залитое слезами лини другую сторону, чтобы даже случайно не увидеть киммерийца.
— Бросьте вы это! Почему безумие так заразительно? Занус — дурак, которому не жаль собственной жизни. А вы…
Конан повернулся, ища поддержки у своих друзей. Но ни Анакс, ни Бабета ни словом не поддержали его.
им его. Эти люди, сами парии респектабельного общества Оджары, в этот момент почувствовали себя едиными с остальными горожанами и отвернулись от Конана.
— Видит Кром, вы все лицемеры! Как можно… — В последней надежде Конан повернулся и посмотрел на стену, где сидели, свесив ноги, его приятели. Но даже они не рискнули посмотреть ему в глаза. Хотя Конану показалось, что он поймал робкий взгляд Иноса, тотчас же испуганно отвернувшегося.
— Ну что ж, так оно, наверное, и к лучшему, — громко и четко сказал киммериец. — В моем сердце не осталось любви к Оджаре! В любом случае я собирался скоро уехать отсюда. Если этот подаренный мне меч стоит хорошего верблюда, пары мешков для воды и немного продовольствия, тогда я немедленно уеду из этого города и не буду досаждать вам своим присутствием.
— Да будет так, — объявила королева Регула, глядя в небо поверх головы Конана. — Я обязую тебя, чужеземец, закончить все свои дела и покинуть наш город до заката под страхом смерти. С этого часа и впредь, именем Садиты, ты — вне закона!
Глава XI
ИЗГНАННИК
Склоны
Зажатая между горами равнина пылала, как дно раскаленного пустого медного котла. Перед путешественниками, собиравшимися преодолеть пустыню, стоял тяжелый выбор: или обойти ее по краю, менее выжженному солнцем, совершая переходы от одного оазиса к другому, рискуя нарваться на разбойников или не найти очередного колодца, или же пойти напрямик — через самое пекло, экономя время. Конан, ехавший на отличном двугорбом туранском верблюде, выбрал более короткий путь.
Зная неприветливость этих мест и их редких обитателей, он не собирался забираться в глубь восточного Шема. Ему нужно было лишь выйти прямой дорогой к самым низким седловинам перевалов гор Отчаяния, ведущих через пограничные государства Кофа к караванным дорогам на Шадизар. Но тут везение подвело киммерийца: первый же оазис, который он рассчитывал и о котором хорошо отзывались погонщики, оказался мертвым. Почерневшие стволы пальм склонились над пересохшим, покрытым коркой соли озером, чье дно покрывали бесчисленные лунки и ямы, выкопанные добравшимся сюда путешественниками в тщетной надежде найти ушедшую воду.
К счастью, Конану еще не настолько не хватало живительной влаги, как многим побывавшим здесь до него, чьи иссохшие останки лежали повсюду полузасыпанные песком. Тут были и верблюды, зарезанные хозяевами ради последних капель алой жидкости, оставшихся в их сухих жилах. У многих человеческих трупов тоже были перерезаны горла в последней борьбе за глоток воды.
Конан даже обрадовался, что не встретил ни единой живой души. Иначе ему пришлось бы изрядно опустошить свой запас воды или же, наоборот, оказать последнюю милость обезумевшим страждущим. Киммериец не любил такого рода стычки — что-то нечестное, недостойное виделось ему в таком неравном бою. Отчасти поэтому он хотел дождаться в Оджаре каравана — с запасом моды и с грузом вина. Кроме того, в таком случае он мог претендовать на долю груза или плату за помощь в охране каравана.
Однако судьба нарушила эти планы. Конан был изгнан из Оджары, изгнан с позором, и это не давало ему покоя, заставляя вновь и вновь ломать голову, вспоминая и осмысливая происшедшее. Больше всего озадачил киммерийца поступок Зануса. Чтобы воин-жрец, победитель во многих боях, так запросто пошел на самоубийство — такого фанатизма Конан не ждал даже от обитателей этой забытой богами земли. Да и не вязался этот поступок с самовлюбленностью Зануса. Чем больше Конан размышлял над этим, тем больше убеждался, что дело было в Африандре.