Конан. Пришествие варвара (сборник)

Говард Роберт Ирвин

Конан пучком травы стер кровь с меча, ухмыльнулся с удовлетворением, но без злорадства, потянулся, как огромный кот, и замер. Довольное выражение сошло с его лица, сменившись настороженностью. Он застыл как истукан, с мечом на изготовку. Его взгляд поднялся с тела поверженного противника, двинулся вкруг, по деревьям, по синеватому пейзажу за ними, и обнаружил нечто фантастическое, невероятное, не поддающееся объяснению. Над округлым абрисом далекого холма он увидел силуэт высокого, черного, нагого человека, который нес на плече другого человека – тоже обнаженного, но белого. Зрелище исчезло так же неожиданно, как и возникло, и Конан остался в полнейшей растерянности.

Пират снова осмотрелся, неуверенно

глянул в том направлении, откуда пришел, и выругался. Он пребывал в замешательстве, даже в беспокойстве, если это слово применимо к обладателю стальных нервов. Посреди пейзажа, хоть и экзотического, но вполне реального, он увидел мираж – блуждающего призрака из кошмарного сна. Ни тени сомнения в остроте своих глаз, в здравости своего рассудка Конан не допускал. Он знал доподлинно: несколько мгновений назад перед ним возникло нечто таинственное, жуткое, сверхъестественное, чуждое. Что же означало это появление исполинского черного существа с белым пленником на плече?

Не зная, что и думать, Конан зашагал в ту сторону, где появилась и исчезла удивительная картина. О том, насколько разумно и оправданно такое действие, он даже не рассуждал. Достаточно было охватившего жгучего любопытства. Он просто не мог не поддаться соблазну.

Холм за холмом оставлял он позади. Все эти возвышенности походили друг на друга как две капли воды, покрытые густой сочной травой, с купами деревьев там и тут. Приходилось то подниматься по склонам, то спускаться, но в целом местность понемногу повышалась.

Путь вскоре наскучил киммерийцу, череда округлых вершин и неглубоких лощин казалась бесконечной. Но в конце концов пират поднялся на холм, который, по-видимому, оказался самой высокой вершиной на острове, и застыл как вкопанный при виде блистающих зеленых стен и башен. Пока он не добрался до этого места, они, сливаясь с зеленью ландшафта, были совершенно незаметны для его зорких глаз.

Некоторое время киммериец стоял в нерешительности, лаская рукоять меча, затем, палимый любопытством, двинулся дальше и приблизился к высокой арке в стене между двух башен. Тихо, вокруг вроде бы ни души. Конан осторожно заглянул в арку и увидел небольшой двор, заросший сорной травой. Двор обнесен круглой стеной из полупрозрачного зеленого материала. Таких арок, как эта, в стене было еще несколько.

С мечом на изготовку Конан наугад выбрал одну из арок и, пройдя на цыпочках через нее, оказался в таком же точно дворе, как предыдущий. Над противоположной стеной он увидел шпили каких-то построек – очевидно, башен, но очень уж непривычной формы. Одна из этих башен врезалась во двор, где стоял Конан, в нее вела широкая лестница. Киммериец двинулся вверх по ступенькам, гадая, действительно ли все это с ним происходит наяву, или он опьянен черным лотосом и грезит. Он поднялся по лестнице и очутился на огороженном каменными перилами выступе, а может быть, на балконе – не разобрать, очень уж странная архитектура. Отсюда можно было различить детали построек, но они ему ничего не говорили.

По спине пробежал холодок при мысли, что эти башни не могли быть построены руками нормальных человеческих существ. В этой архитектуре прослеживались симметрия и система, но они были абсолютно чужды человеческому разуму. Разобраться в планировке городка – или замка? – не представлялось возможным, у Конана лишь сложилось впечатление, что он представляет собой огромное скопление дворов, преимущественно круглых; каждый двор окружен своей стеной, а в соседние из него можно проникнуть через арки. Дворы эти группировались вокруг расположенных в центре замка загадочных башен.

Конан повернулся спиной к башням и вздрогнул, съежился у парапета, до глубины души потрясенный увиденным.

Площадка, на которой он стоял, возвышалась над противоположной стеной, и Конан

увидел соседний двор. Стена этого двора разительно отличалась от других, которые он успел здесь увидеть. Она не была гладкой. Ее пересекали длинные ряды выступов, усаженных какими-то странными гроздьями, разглядеть которые ему не удалось. Впрочем, в тот миг он не слишком внимательно смотрел на стену. Его взгляд привлекла к себе группа существ рядом с темно-зеленым бассейном в центре двора. Нагие существа были черны и человекоподобны, и самое низкое из них, если бы выпрямилось, оказалось бы выше Конана на две головы. Рослый пират с трудом достал бы ему до плеча.

Пожалуй, этих массивных существ можно даже назвать стройными, их мускулистые тела обладали непривычной человеческому оку грацией и красотой. Но даже с такого расстояния Конан рассмотрел нечто демоническое в их лицах.

В центре этой группы стоял, съежившись от ужаса, обнаженный юноша, в котором Конан узнал юнгу с «Головореза». Значит, это он был пленником, которого несло по склону черное существо? Тогда Конан не слышал шума схватки, он и теперь не замечал крови или ран на лоснящейся коже великанов цвета эбенового дерева. Скорее всего несчастный юнга забрел слишком далеко от берега и от своих товарищей, и его подстерег и схватил черный островитянин. Конан, за неимением лучшего определения, решил называть этих существ черными людьми, хотя инстинктивно понимал, они – не люди в привычном смысле этого слова.

Расстояние было слишком велико, и звуки не достигали Конана. Черные люди обменивались друг с другом кивками и жестами, но создавалось впечатление, что они не обладают даром речи, – во всяком случае, их губы не шевелились. Один из них, сидя на корточках подле дрожащего от страха юнги, держал в руках какую-то вещицу, похожую на флейту или свирель. Он поднес ее к губам. Конан не услышал ни звука, но молодой зингарец услышал или почувствовал голос флейты. Он дрожал и корчился, точно в агонии. Спустя несколько мгновений в этих корчах появилась упорядоченность, движения стали ритмичными, дрожь переросла в ужасные содрогания всего тела. Юноша танцевал – так кобры танцуют под дудку факира. Но не было никакого пыла, радостного упоения, азарта в этой пляске, только ужас и отчаяние. От такого зрелища Конана пробрал озноб. Казалось, немая музыка впивается жестокими когтями в самые глубокие тайники души зингарца и с демонической лютостью вырывает из него проявления затаенных пороков и страстей. Это были конвульсии непотребства и похоти, противоестественное извержение тайных вожделений. Это было желание без удовольствия, боль, сросшаяся с похотью в одно целое. Как будто на глазах у Конана с души несчастного паренька срывали один за другим покровы, и вот она осталась совсем нагой, и все ее мрачные, не знавшие света загадки разом оказались на поверхности.

Конан лицезрел, окаменев от ужаса и омерзения. К горлу подкатывала тошнота. Пускай он сам по натуре прост и даже примитивен, как лесной волк, но в странствиях своих он познакомился с извращенными тайнами отмирающих цивилизаций. Он бывал в городах Заморы, он знавал распутных женщин Шадизара – Города Воров. Однако сейчас он ощущал присутствие космического зла, по сравнению с которым обычная человеческая испорченность – не более чем невинный пустяк. Конан чувствовал присутствие мерзкой, уродливой ветви, вопреки воле природы взросшей на древе жизни и развившейся по законам, чуждым человеческому пониманию. Не ритмичная агония злосчастного юнги потрясла Конана, а исконная мерзость душ этих созданий, способных вызывать на свет божий пороки, что дремлют под спудом в глубинах человеческой души, и с удовольствием выставляющих напоказ то, на что не следовало бы даже намекать, то, о чем не следовало бы вспоминать даже мучительными ночами, когда бессонница перемежается кошмарами.