Конармия. Одесские рассказы
Шрифт:
В системе персонажей на передний план выдвигаются фигуры людей, духовно близких рассказчику. Это правдоискатели, люди, пытающиеся понять, как соотносятся идеи революции с общечеловеческими ценностями. Таков Илья Брацлавский, любящий сын, утверждающий тем не менее, что мать в революции – «эпизод». Таков старьевщик Гедали, не понимающий, почему идея интернационализма, начертанная на знамени революции, на практике оборачивается погромами. Гедали задается вопросом: чем же отличается революция от контрреволюции, если и та и другая несут с собой страдания и гибель ни в чем не повинным людям? Герой-повествователь вступает в спор с Гедали, однако композиция цикла подтверждает правоту смешного и наивного местечкового философа, жаждущего «интернационала добрых людей», но видящего вокруг лишь бесчинства и жестокость. Именно смешной Гедали выступает здесь в роли своеобразного
Высокая тема родства и братства всех людей предстает в комедийно сниженном плане, но от этого не теряет своей привлекательности ни для рассказчика, ни для автора.
Особое место в новеллистическом цикле занимает образ пана Аполека – новоградского юродивого художника, едва ли не ставшего «основателем новой ереси». «Беспечный богомаз» расписал стены новоградского костела изображениями святых, сценами из Священного Писания: поклонения волхвов, Тайной вечери, побиения камнями Марии Магдалины. Но святые пана Аполека списаны с его знакомых: в Иоанне Крестителе рассказчик узнал пана Ромуальда, помощника бежавшего ксендза.
Хромой выкрест Янек под кистью художника преобразился в апостола, еврейская девушка Элька, «дочь неведомых родителей и мать многих подзаборных детей», – в Марию Магдалину. Имеющий «пристрастие к знакомым лицам», пан Аполек, после того как его выгнали из храма, возвел в святые окрестных крестьян: «В заказах он не знал недостатка. И когда через год, вызванная исступленными посланиями новоградского ксендза, прибыла комиссия от епископа в Житомире, она нашла в самых захудалых и зловонных хатах эти чудовищные семейные портреты, святотатственные, наивные и живописные. Иосифы с расчесанной надвое сивой головой, напомаженные Иисусы, многорожавшие деревенские Марии с поставленными врозь коленями – эти иконы висели в красных углах, окруженные венцами из бумажных цветов».
Слова, относящиеся к творениям юродивого иконописца – «святотатственным, наивным и живописным», – могут восприниматься как авторская характеристика собственного стиля. Картины, предложенные вниманию читателя в «Конармии», выдержаны в той же манере наивной живописи, что и кощунственные иконы пана Аполека.
Подобно пану Аполеку, создающему неканонические, апокрифические версии Евангелия, Бабель пишет «апокрифическую» версию истории, коей он является непосредственным участником, – истории похода 1-й Конной армии Буденного на Варшаву. Пан Аполек предлагает взамен библейских «мифов» свою «правдивую» историю, то же самое делает рассказчик. В двадцатые годы ХХ века рождались мифы о героях и «богах» революции – Ворошилове и Буденном. Автор записок о Конармии стремится показать историю как она есть, развенчивая тем самым новые мифы, порожденные героической эпохой.
Бабель не только очеловечивает святых, но и стирает границу между Священным Писанием и историей, заостряя тему страданий человеческих и придавая жестоким сценам поистине апокалиптическое звучание. В новелле, возвращающей события в новоградский костел, – «У святого Валента» – Иисус Христос становится непосредственным участником событий. Новелла насыщена библейскими ассоциациями. Подобно тому как в иерусалимском храме разорвалась завеса, раздвинулась она в новоградском костеле, явив взорам богохульников Иисуса Христа: «…у алтаря заколебалась бархатная завеса и, трепеща, отползла в сторону. В глубине открывшейся ниши, на фоне неба, изборожденного тучами, бежала бородатая фигурка в оранжевом кунтуше – босая, с разодранным и кровоточащим ртом. Хриплый войразорвал тогда наш слух. Человека в оранжевом кунтуше преследовала ненависть и настигала погоня. Он выгнул руку, чтобы отвести занесенный удар, из руки пурпурным током вылилась кровь. Казачонок, стоявший со мной рядом, закричал и, опустив голову, бросился бежать. Хотя бежать было не от чего, потому что фигура в нише была всего только Иисус Христос – самое необыкновенное изображение Бога из всех виденных мною в жизни». Кажется, что не служитель церкви пан Людомирский, а сам Иисус изгоняет грешников из разграбленного храма, как когда-то изгнал менял, торговцев. Авторская подача материала возвращает Иисуса Христа из условного в реальный план, заставляя сравнивать Сына Божьего со всеми теми, кто подвергается унижениям, гонению и уничтожению. В каждом невинно убиенном рассказчик видит брата Христова.
На страницах «Конармии» запечатлены картины бесчеловечной жестокости белых и красных, от которой страдают мирные жители. Бабеля часто упрекали в пристрастии
Однако, избегая прямых оценок, автор использует различные приемы и средства для выражения своей позиции. Весь цикл пронизан библейскими мотивами, собственно, именно они и выполняют роль основной композиционной скрепы между новеллами. Неверным было бы полагать, что ветхо-и новозаветные параллели, появляющиеся в тексте, служат своего рода «оправдательным документом» истории. Как, очевидно, было бы неверным утверждать, что библейские мотивы служат исключительно для сатирической подсветки исторического плана, развенчания действительности. Думается, библейские мотивы и образы, «прошивающие» текст, выполняют самые разнообразные функции, главная из которых заключается в том, чтобы ввести в текст некую «точку отсчета» нравственно-этических категорий. Рассказчик, исповедующий идею революции, отдает дань революционному атеизму и тем не менее оценивает людей и их поступки с точки зрения вневременных, общечеловеческих ценностей. В сознании рассказчика не идея революции как таковая вступает в противоречие с традиционной нравственностью, но воплощение этой идеи, ее практическое применение. То, что можно оправдать именем революции, не подлежит никакому оправданию с точки зрения человечности – и это мучает рассказчика.
В новелле «Сашка Христос» библейское начало проявляет себя посредством явных и скрытых цитат. Пастух Сашка, вступивший в польскую кампанию обозным, получил свое прозвище за кротость и доброту. Сашка духовно близок герою-повествователю: «С недавних пор стал я водить знакомство с Сашкой Христом и переложил свой сундучок на его телегу. Нередко встречали мы утреннюю зорю и сопутствовали закатам. И когда своевольное хотение боя соединяло нас, мы садились по вечерам у блещущей завалинки…» Впоследствии, в новелле «Песня», Сашка раскрывается еще с одной стороны – он является эскадронным певцом. Рассказчику, наделенному поэтическим мышлением, душой художника, особенно близки эстетически одаренные люди. И тем не менее в образе Сашки Христа соседствуют высокое и низкое. Кощунственное заземление библейских тем проявляется уже на уровне сочетания имени Христа с ласково-пренебрежительным «Сашка». Кроме того, кроткий Сашка болен нехорошей болезнью, которой вместе с отчимом заразился от грязной попрошайки. А путь к мечте Сашки лежит через предательство – он не скажет матери о дурной болезни отчима, и тот отпустит пасынка в пастухи.
«Пастушья» тема переходит в следующую главку цикла – «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча» – и, очевидно, выполняет роль связки между двумя сюжетами. Красный генерал Матвей Родионыч Павличенко, как и Сашка Христос, до революции был пастухом. Но этим сходство между героями исчерпывается. Кротость одного оттеняется жестокостью другого. В образах двух бывших пастухов явлены два нравственных полюса, к каждому из которых тяготеет тот или иной герой цикла. Однако чаще в человеке уживаются добро и зло, высокое и низкое. Библейское начало, вынесенное в новелле «Сашка Христос» на поверхность текста, в «Жизнеописании…» раскрывается на уровне жанра и стиля, системы образов и мотивов. «Жизнеописание» Павличенки выдержано в манере жития, что подчеркивают «высокий стиль» и назидательный тон повествования: «Земляки, товарищи, родные мои братья! Так осознайте же во имя человечества жизнеописание красного генерала Матвея Павличенки». Жанр жития сочетается с простонародным сказом.
В «Конармии» показан мир, сошедший с привычной колеи, мир, в котором жестокость и низменные инстинкты уживаются с высокими стремлениями и жаждой красоты и справедливости. Постоянно открывающиеся перед читателем картины крови и насилия уводят его в область иррационального. Автор предоставляет читателю возможность ощутить причастность к эпохе и понять состояние человека, оказавшегося вырванным из традиционной системы нравственных координат и вынужденного самостоятельно искать ориентиры в мире, где противопоставление добра и зла, кажется, утрачивает свою силу, а оппозиция «черное – белое» подменяется иной – «красное – белое».