Концентрация смерти
Шрифт:
Завернув в жилет, закапывал его неглубоко, собирался сегодня же достать из тайника и отправиться на восток. Из разговоров в партизанском отряде он знал, что ближайшее поселение рядом, где действует постоянный рынок, – городок, выросший у железнодорожной станции Лунинец. Туда Михаил и отправился налегке.
Попасть в городок труда не составило. По дороге он попросил подвезти его крестьянина, везшего на рынок картошку. Полицейский на въезде проверил документы только у возницы, его интересовало лишь, рассчитался ли хозяин товара по поставкам продовольствия для нужд рейха.
Прохоров быстро отыскал старика,
– Ножовка по металлу найдется? – спросил Михаил.
Такой товар для сельской местности был неходовым, на виду не лежал. Старик полез в потертый чемодан, извлек пользованную ножовку. Прохоров провел пальцем по мелким сточенным зубьям. Для того чтобы отрезать ствол карабина, их остроты еще должно было хватить.
– Только денег у меня нет, – признался Прохоров. – Но могу предложить обмен, – он выложил резец, сделанный им еще в офлаге. – Если кто токаркой по дереву занимается, самое то.
Старик оценил хорошую сталь, проведя по острию ногтем, задумался.
– Покупателя на него сразу не найдешь, – стал обесценивать он товар Михаила, – вот разве что так поменяемся, – он выкрутил из ножовки полотно и подал его Прохорову. – Идет?
Хотя обмен был явно неравноценным, пришлось согласиться, ножовочное полотно исчезло в голенище сапога.
– Может, еще хороший нож у меня купите? Сталь крупповская, – решил продолжить успех Прохоров. – Или на харчи поменяемся.
Старик даже смотреть не стал.
– Я продавать пришел, а не покупать. Походи по рядам. Может, кто и возьмет.
Михаил давно не выходил «в люди». Он ходил по рынку, присматривался. Чего здесь только не было. Продавали и спички, и папироски по одной, и окурки, насыпанные в стаканы, продукты, хлеб, дрова, девчонки предлагали купить у них микроскопические бутерброды с селедкой и луком.
Прохоров задержался у прилавка, где торговали женскими украшениями. Спелой калиной краснели самодельные деревянные бусы, поблескивала гранеными стеклышками бижутерия, сияли начищенные до блеска обручальные кольца, раскатанные из советских пятаков.
Внимание Михаила привлекла девушка в деревенской одежде, она выбирала себе перстень с камешком-стекляшкой, мерила их один за одним. Разговор велся даже не по-белорусски, а на местном полесском диалекте. Прохоров мало что понимал, но общий смысл до него доходил. Торговка «драгоценностями» убеждала потенциальную покупательницу, что товар – настоящий «Сваровски», еще до войны купленный в Варшаве. Девушка зачарованно смотрела на сияющее радужное стекло и готова была расстаться с тем, что принесла на обмен. В плетеной кошелке лежали большой, размером с том истории ВКП(б), кусок сала, яйца и буханка хлеба. Но торговка утверждала, что продуктов мало, нужны еще и живые деньги. Молодая покупательница полезла в разрез платья, где хранила сбережения. Михаил и сам не мог сказать, что больше привлекло его взор: молодая красивая девушка или продукты в корзине, которых ему могло хватить при экономном употреблении на целую неделю дороги.
– Кажется, у меня есть то, что вас интересует, только значительно лучше. И торговаться я не стану, – шепнул он девушке.
Та обернулась, их глаза встретились. Михаил улыбнулся поприветливее, даже не зная, поняла ли она его русскую речь. Но ответ прозвучал уже по-русски.
– Покажите, пожалуйста, – она наивно подставила ладонь.
– Надо отойти в сторонку. Не бойтесь меня.
– Я и не боюсь. У вас глаза хорошего человека.
Михаил не замечал, что за ним уже наблюдают со стороны. Среди пестрой рыночной публики крутился один из «партизан» Мусы, молодой худощавый карманник. Вообще-то, его послали в Лунинец с заданием распространить листовки. Его он исполнил быстро – зашел в туалет на базаре и положил всю пачку возле «очка». «По сути» цели достиг. Мужчины будут заходить, брать, читать… Но вот Муса не одобрил бы подпольного агитатора за советскую власть «по форме» исполнения.
Карманник еще на выходе из туалета заприметил Прохорова. Девушку, с которой тот говорил, он немного помнил, видел в деревне Борейшики, у карманников зрительная память отличная. За смерть убийцы Кныша Муса наградил бы уголовника. В рукаве худощавый уже прятал финский нож. Но тут он заметил необычное движение по периметру рынка, замелькали шинели полицаев. Умудренный жизнью карманник среагировал вовремя, временно забыл о Прохорове, метнулся к туалету, закрылся на деревянную задвижку, сбросил ногой в «очко» пачку листовок, подналег плечом на широкую доску, почти бесшумно выдавил ее и выскользнул на близлежащую улицу, смешался с вокзальной толпой…
– Посмотрите, – Михаил украдкой вложил девушке в руку перстень с большим зеленым камнем.
– Это же золото, – проговорила она восхищенно. – Его не у евреев забрали? – добавила испуганно. – Тогда я не куплю его, – сказала и заглянула внутрь ободка, бегло прочитала выгравированную по-латински надпись, подняла ошалевший взгляд на Михаила. – Его сама наша королева Бона в шестнадцатом веке носила? Значит, и камень настоящий? Изумруд?
– Вы знаете латынь?
– Мы же на ней в костеле молимся, – как само собой разумеющееся сказала красавица. – У меня нет таких денег. Это целое состояние.
– С меня хватит и продуктов вместе с корзинкой.
– Я только примерю. – Голос девушки дрогнул, она бережно надела перстень на палец, полюбовалась сияющим камнем.
И тут послышались крики. Полиция уже теснила народ на рынке, не давала никому выйти в город.
– Спрячьте перстень, отдайте мне. Заберут, – взволнованно зашептал Михаил.
Девушка рвала перстень, но тот не хотел сниматься с пальца, застрял.
– Не могу, – в отчаянии произнесла она.
Прохоров взял ее руку, перевернул перстень камнем внутрь ладони и сжал ей пальцы.
– Надеюсь, обойдется. Держимся вместе.
В этот момент он больше думал о себе, а не о спутнице. Рядом с местной девушкой он мог сойти за ее родственника, жениха или односельчанина, а продуктов хватило бы, чтобы откупиться от полиции за отсутствие документов.
С оцепленного рынка, наконец, стали выпускать людей. Стариков, детей и старух просто гнали прочь, а вот молодых крепких мужчин и женщин с молодежью оставляли на площади.
– Чэсик, – рванулась девушка, завидев знакомого полицая в оцеплении, они тихо обменялись несколькими фразами.