Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля
Шрифт:
Так я дергал остервенело несколько раз, до тех пор, пока не понял вдруг, что тело Шмелева обмякло и он больше не кричит…
Глаза его все еще с ненавистью смотрели на меня. Это были глаза убийцы, и я пугался этого остановившегося взгляда до тех пор, пока не осознал, что смотрю в глаза мертвеца.
Тогда я встал на колени над поверженным противником. Мне стало неприятно касаться его. Почему-то тогда я подумал именно об этом.
Сзади меня послышались шаги, и я понял, что это Боря. Он стоял надо мной
— Все, — наконец сказал он. — Прямо в сердце. Какой удар…
— Он мертв, — сказал я тупо, не поворачивая головы.
— Это понятно, — ответил Борис. — Мертвее не бывает. Ловко вы с ним управились. По правде сказать, мне хотелось сделать это самому.
— Я знаю, — сказал я, все еще не глядя на него. — Это вообще была ваша идея. Так что, вы имели право.
— Неплохая идея, согласитесь, — ответил Боря задумчиво. — Жалко, что именно мне выпала ужасная участь. По справедливости, это следовало бы сделать вам…
— Что именно? — обернулся я к нему и, столкнувшись с его взглядом, все понял. — Вы убили ее? — спросил я, заранее зная страшный ответ.
— Вы сами понимаете, — сказал Боря. — Мы с вами не могли поступить иначе. Лиду нельзя было оставлять в живых. Это стало ясно в тот момент, когда я снял парик и «раскрылся». Она узнала меня… Да и странно было бы, если бы не узнала. Мы же были знакомы. Оставить ее в живых означало бы погубить себя.
— Да, — сказал я, все еще не будучи способен постигнуть происшедшее.
— Если бы Лида осталась жива, мы могли бы тогда просто отсюда поехать в милицию и писать заявление о явке с повинной. Только полчаса времени бы сэкономили, — добавил Боря.
— Конечно, — согласился я.
В ту минуту я не мог думать так много сразу. Была одна мысль. Передо мной на полу лежал коченеющий труп нечеловека Шмелева. Нож все еще продолжал зловеще торчать из его груди.
Кровь из несколько раз продырявленного живота растекалась по палевому ковровому покрытию и тут же впитывалась…
«Глостер убит! — подумал я. — Кровавый и коварный Глостер мертв… Как же звали того, кто убил его? Как же теперь мое имя? — потом вспомнил: — Ричмонд. Именно Ричмонд убил в пьесе Шекспира Глостера».
— Вставайте и вытащите нож из груди, — раздался надо мной голос Бори. — Нож возьмете с собой. Выбросим его потом, на рукоятке остались следы ваших пальцев. Хоть их и нет в милицейской картотеке, а все же…
Боря помог мне встать. Я обернулся и обвел взглядом комнату. Лида лежала в дверях, халат ее задрался, обнажив еще красивые, несмотря на ее возраст, ноги в сетчатых чулках.
— Что вы с ней сделали? — спросил я деревянным голосом.
— Убил, — ответил Боря. — Что за вопрос? Вы же знаете…
Я шагнул к лежащей женщине и увидел ее полностью. Боря перерезал ей горло. Огромная длинная рана зияла
— Вытащите нож, — повторил Боря. Я вспомнил о том, что все еще не сделал этого, и наклонился к Шмелеву. Дернул за рукоятку еще раз, теперь уже изо всех сил. Нож вышел наружу. Он весь был в теплой липкой густой крови…
Меня вырвало тут же. Я почувствовал слабость, дурноту и меня вырвало. Я не сумел удержаться.
— Ладно вам, — сказал покровительственно Боря, держа меня за плечо. — Облевали весь труп. Это нехорошо. Убили человека, а потом еще и облевали. Как это некультурно с вашей стороны.
Он оттащил меня от лежащего Шмелева и потряс руками за плечи. Лицо его выглядело обеспокоенным.
— Нам пора уходить, — сказал он. — И даже не уходить, а убегать. Всю квартиру кровью залили. Два трупа оставили. А вы — блевать собрались. Расчувствовались… Когда ножом человека резали, небось, не тряслись.
Я понимал, что Боря намеренно разговаривает со мной в таком грубом тоне, — чтобы привести меня в чувство.
Он добился своего. Я не то, чтобы пришел в себя, но как-то подобрался. Действительно, нужно было убегать. Хватит с нас. Как поется в известной песне: «На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы…»
— Кстати, отсюда еще выбраться надо, — озабоченно сказал Боря. — Там внизу амбал сидит. Так что это тоже может стать проблемой, которую придется решать.
— Только не так, — сказал я. Меня колотил озноб. Это было следствие бурной активности и пережитого смертельного страха.
— Как «не так»? — спросил Боря резко.
— Не убивать, — ответил я. Глаза Бори сверкнули загадочным блеском под очками.
— Ах, не убивать, — протянул он. — Вы вновь записались в гуманисты? Вы что — самый гуманный человек на земле? И хотите быть святее римского папы?
— Нет, вы меня не поняли, — ответил я слабым голосом с досадой. — Я не хочу быть святее римского папы…
— А, вы просто хотите быть лучше, чем я, да? — сказал Боря. — Конечно, это так естественно. Я — такой плохой. Женщину убил, теперь вот собираюсь милого мальчика порешить. Какой я кровожадный. Вы, наверное, меня осуждаете?
Он смотрел на меня зло теперь и говорил дрожащим от гнева и издевки голосом.
— Нет, — произнес я. У меня не было сил спорить с ним и говорить, что я ничего такого не имел в виду.
— Снявши голову, по волосам не плачут, — наставительно сказал Боря. — Если уж взялись, то нельзя останавливаться. Это губительно. Пошли отсюда.
Мы спрятали ножи в карманы балахонов, потом осмотрели себя в зеркале прихожей.
— Крови нигде нет на одежде? — сказал Боря, осматривая себя придирчивым взглядом. Я тоже всмотрелся, но ничего не увидел.