Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
– Ну ладно, - сказала Инна, протянув руку за его халатом, в который с удовольствием облачалась всегда, и он снова почувствовал запах пота, который еще недавно возбуждал, а теперь стал противен.
– Мне пора: скоро Гена придет. Да не переживай ты так, - с неожиданной проницательностью усмехнулась она, - никуда твоя Гуль-Гуль не денется.
– Почему "Гуль-Гуль"?
– напряженно спросил Алик.
– Ну мы ж на Востоке, - засмеялась Инна.
– Пока.
Стараясь ступать легко, она выпорхнула из их любовного гнездышка - пол заскрипел под ногами, - и Алик остался наконец один.
Смятые простыни, халат,
– Так устроила нас природа. И еще - потому что меня мучает Рабигуль".
Он тщательно прибрал в комнате, сменил простыни, пододеяльник и наволочки, скомкав и бросив грязное в корзину с дырочками, подумав, бросил туда халат, проветрил дом и уселся за письмо. Завтра как раз диппочта, Рабигуль получит письмо дня через два.
Хотя, говорят, по Москве сейчас письма идут неделями и не все доходят абсолютно все развалилось, - но вдруг ему повезет?
"Родная моя, приезжай!
– торопливо писал Алик.
– Как ты не понимаешь, мужчина не может оставаться один! Прости, что пишу так откровенно, но ты меня вынуждаешь. Что ж мне теперь делать?
Идти к танцовщицам?.." Он писал и писал, умоляя и призывая, искренне негодуя и жалуясь, ни на минуту не вспомнив об Инне, будто ее и не было.
Только когда сообщил о платье, увидел перед собой прозрачные, злые глаза и палец, ткнувший в блестки: "Вот это!"
Через день здоровенный детина положил его письмо в свою знаменитую сумку - за такими сумками от века охотились все разведки мира, - и письмо полетело в Москву. Инна тоже принесла толстый конверт - дочке. Они столкнулись в дверях, Алик молча посторонился, буркнул что-то невнятное в ответ на сказанное с нажимом и вызывающе: "Добрый день!" - и она поняла, что все кончено. "Но ведь так не бывает!
– взмолилась она, сама не зная кому. Нам так хорошо вместе, и я же ничего не требую! Так не бывает - без слов, объяснений! Только вчера еще мы были вместе, и что уж я такого сказала? Это все из-за нее, проклятой чечмечки, чтоб она сдохла!"
Инна сидела в посольском садике, сжав сложенные на коленях руки, и проклинала Рабигуль за ту непонятную ей власть, которую она имела над Аликом. Потом вспыхнула ненависть к мужу: нажрется и лапает и сопит, шоферюга! Что он понимает в любви? Осчастливил раз в жизни - женился - и все дела!
Ну, дочку сделал - за дочь спасибо. Но разве можно сравнить его с Аликом? Там столько нежности за один только вечер, сколько с Генкой - за жизнь. И никогда не пахнет от Алика ни водкой, ни луком, ни чесноком, а от Генки - всегда! Конечно, там культура, там жена - музыкантша. Только где она, его музыкантша? Небось завела себе хахаля, вот и не едет.
Так страдала, мучилась Инна, еще раз подтверждая всем известную поговорку: "Все мужчины - подлецы, все бабы - дуры".
– Нет, я его не отдам, - сказала она и встала.
– Завтра приду как ни в чем не бывало - вроде ничего не заметила. А жена... Как приедет - так и уедет, не больно-то она, видать, в нем нуждается.
Света, подруга, рассказывала: Сережка дал ей отставку в письме - трус еще тот был!
– а она возьми да и сделай вид, что письмо то не получила. Перетерпела, переждала, и все устаканилось.
***
– И где же ты его встречаешь?
– равнодушно спросил Володя.
–
– С Машей?
– Маша со своим Саптой, в общине.
– Да уж, вот будет потеха, - хмыкнул Володя.
– Совсем твоя подружка свихнулась.
– Просто любит.
– Ты ж говорила, он в сари?
– Что ж, если в сари, так и любить нельзя?
– И он лысый!
– Не лысый, а выбритый. Они там все такие.
Володя и Рабигуль лежали в постели, пили вино - столик был придвинут вплотную - и перебрасывались негромкими короткими фразами. Одной рукой Володя обнял Рабигуль за плечи, другой сжал легонько сосок - это была его обычная ласка, - поднес к губам. Поцелуй был долгим, мучительным: язык кружил и кружил, и Володя, улыбаясь, чувствовал, как сосок набухает, твердеет...
– Иди ко мне, ласточка, - шепнул Володя, и Рабигуль послушно раздвинула ноги.
Да, эта женщина - для него, их словно скроили по одной мерке, так она ему подходила.
– Ему там тепло, как в гнездышке, - бормотал Володя.
– Ему так уютно, так плотно...
Рабигуль закрыла глаза, страдальчески сдвинула брови: она стеснялась столь откровенных слов. А Володю ее застенчивость только подстегивала, как подстегивали и собственные слова.
– Как ты, ласточка, стонешь...
Рабигуль закусила губу.
– Не сдерживайся, кричи, стони, извивайся...
– А-а-ах...
Рабигуль откинулась на подушки.
– Пей!
Володя властно поднял ее голову, поднес к губам бокал вина. Рабигуль осушила бокал залпом. До Володи так пить вино она не умела.
– Нам суждено быть вместе, - растягивая слова, словно читал стихи, сказал Володя.
– Мы и в творчестве стимулировать будем друг друга. Давай пиши своему благоверному. Я требую, слышишь, требую! И дай телефон той компании, где будешь встречать Новый год. Я позвоню, поздравлю.
– Там нет телефона, - мгновенно нашлась Рабигуль.
– Мы едем на дачу.
– Ах вот как...
Володя почему-то обиделся. Впрочем, он знал почему: скука семейного вечера угнетала заранее.
– Значит, напишешь?
– Да!
– как в воду бросилась Рабигуль.
***
Говорят, как встретишь Новый год, так весь год и проведешь. Рабигуль встречала Новый год одна. Сидела за, столом и сочиняла письмо. Как объяснить родному, близкому человеку, что его покидаешь? Какие найти слова, чтобы не ранили, не унижали? Нет таких слов на свете. Рабигуль отложила в сторону лист бумаги, прислушалась. Приглушенные звуки музыки, смех, скрип сухого снега под торопливыми шагами опаздывающих. Скоро все стихнет, чтобы затем взорваться хлопками петард, красными, синими, зелеными ракетами, воплями молодежи - в последние годы многие, отпраздновав, высыпали на улицу. А у нее нет даже елки. И торт забыла купить.
– Когда ты поедешь?
– спросила накануне Любовь Петровна, не ответив на поздравление "с наступающим Новым годом".
– Скоро, - ответила Рабигуль.
Зажужжал телефон. Рабигуль схватила трубку и тут же, как обожженная, бросила на рычаг: "Вдруг Володя?" В двенадцать позвонила маме, в Талды-Курган.
Как ни странно, соединили сразу.
– Как ты, детка?
– встревоженно спросила мать.
– Я о тебе все думаю... Когда ты едешь?
– Скоро, - ответила Рабигуль.