Кондратий Булавин
Шрифт:
Галя взяла кинжал, благодарно улыбнулась отцу и вдруг озорно тряхнула головой:
— Я ж не маленькая, тятя… За меня не бойся!
…Булавин отдалялся от казачества. Войсковой совет созывать перестал, надобности в старшинах не видел. Только с Ильей Григорьевичем Зерщиковым по-прежнему водился, да еще с рыковскими… Те прямодушней всех держались и говорили, как думали:
— Связал нас бог с тобой одной веревочкой, Кондратий Афанасьевич, куда ты — туда и мы, хоть воевать, хоть на Кубань бежать… Телеги-то у нас, изволь ведать, в готовности.
Зато все чаще проводил время Булавин с подходившими беспрерывно голутвенными вольными
— Аль мы, казаки, плохо тебе служим и от ворогов не остерегаем?
Булавин есаулов успокоил:
— Худо разве, ежели больше верных вокруг меня будет?
И теперь, когда сообщали Булавину о столкновениях пришлой голытьбы с домовитыми, он по большей части пропускал эти сообщения мимо ушей. «Не убудет у них, — думал зло о казаках, — коли и поживятся чем вольные».
Поймали гультяи на станичном выгоне кабана и зарезали. А кабан принадлежал домовитому черкасскому казаку. По его жалобе Зерщиков взял троих виновных под стражу. Булавин велел отпустить:
— У казаков кабанятина не в диковину, Илья Григорьич, а бедному человеку где взять? Пускай хоть раз свежим мясцом разговеются…
И все же Булавин отдавал себе отчет, что без поддержки природного казачества он может оказаться в безвыходном положении. Голытьба готова жертвовать жизнью за вольность, но военного опыта не имела, главную боевую силу походного войска составляли конные казачьи полки.
Видя, что донские казаки уклоняются от службы, Булавин посылает несколько грамот кубанцам и запорожцам, приглашая их на службу и обещая ежемесячно выплачивать денежное жалованье, соблазняет «прелестными» письмами солдат слободских полков и азовского гарнизона, продолжает упорно выискивать военных союзников… [27]
27
«Приехали в Сечу от вора Булавина три человека с прелестным письмом, — сообщает комендант Каменнозатонской крепости на Днепре, — а в том письме написано, чтоб запорожцы к нему вору приходили, а он-де вор будто станет им давать на месяц по десяти рублей денег. И по тому письму идут многие запорожцы… А из Каменнозатонских солдатских полков мая в разных числах бежало солдат двадцать два человека…»
Однажды Зерщиков, зайдя под вечер к войсковому атаману, положил перед ним какую-то бумагу и сказал:
— Глянь, Кондратий Афанасьич, какую грамоту занятную запорожцы доставили.
Булавин начал читать и с первых строк догадался, что перед ним так называемый «манифест» шведского короля Карла. Обращаясь к украинским и донским казакам, король скорбел над их несчастной участью быть рабами царя и бояр и сообщал, что вскоре намерен освободить любезных ему казаков от тяжкого ига московского.
Высказывая надежду на помощь казачества, король предлагал устанавливать с ним тайные сношения, дабы объединить усилия всех, кому дороги отторгнутые царем старинные привилегии и вольности.
— Ну, что скажешь? Стоит веру тому давать, о чем
— А чему тут верить? — Булавин пожал плечами. — Королю свейскому желается на свою сторону казаков перетянуть, вот и сулит златые горы…
— Однако ж запорожцы инако мыслят, — возразил Зерщиков. — На ихних радах, сказывают, крик неуемный, чтоб посыльщиков к шведам отправить… И кошевой якобы заколебался…
— Не диво. Гордеенко ростом высок, в плечах широк, а умом некрепок. Мне на масляной неделе чего только ни гутарил, чем ни похвалялся, а все пустой брехней оборотилось.
Зерщиков, привычно поправляя бороду, вставил:
— Да ведь не одни запорожцы… слушок есть, будто и сам гетман Иван Степанович Мазепа не прочь королевскую протекцию признать…
Булавина и это известие ничуть не смутило, отозвался спокойно:
— А коли и так? Гетман первый пан на Украине, и злыдень, каких на свете мало, нам с ним никогда по пути не будет… А королевская протекция чем для нас краше царской? Нет, Илья Григорьич, ни царю, ни королю, ни панам вольность народная вовек любезной не станет…
— Все же, чаю, король-то подмогу какую ни на есть оказал бы нам, — продолжал Зерщиков. — И пробраться к нему не трудно… Смотри сам, а я послал бы казака разумного проведать, чего доброго от шведа ожидать нам можно.
Булавин покачал головой:
— Нельзя того чинить, дабы потом в народе не разгласили, будто мы заодно с чужеземцами и нехристями.
Зерщиков усмехнулся, заметил:
— Они ж, как и мы, против царского величества воюют… выходит, заодно нам и быть…
Булавин сердито перебил:
— Рехнулся, что ли, Илья Григорьич? Мы свою стародавнюю, донскую, кровью казацкой политую землю и вольности от царского покушения оберегаем и с русскими и украинскими людьми в единомыслии против князей и бояр стоим… А шведы не царя и бояр, а Русь воевать идут. Хотят господами тут учиниться, потуже на мужицкой шее хомут затянуть, от веры истинной отвращать станут и в кирки поганые погонят… Не ведаю, пропустят ли шведов через русские рубежи, но ежели так случится, готов душу заложить, не сладко здесь чужеземцам придется от казаков и селян… [28]
28
Булавин не ошибся. Украинский народ не пошел на сговор со шведами, а совместно с русскими войсками истреблял интервентов. Булавина в то время не было в живых, но уцелевшие после разгрома восстания булавинцы, бежавшие на Украину, соединившись с селянами в охотничьи партизанские отряды, приняли самое активное участие в борьбе против чужеземных захватчиков. Об этом подробно я писал в своей книге «Смутная пора».
Зерщиков, скрывая недовольство, промолвил:
— На все воля божья, загадывать нечего, Кондратий Афанасьич… А я, признаться, думал, рад будешь грамотке шведской, дела-то наши таковы, что любая помощь впору.
— Этакой помощи я не хочу! — горячо возразил Булавин. — Совести своей пятнать не буду, Илья Григорьич. Врагов Руси на Русь не позову!
На другой день из Черкасска поскакали гонцы к атаманам Игнату Некрасову и Семену Драному. Предлагал им войсковой атаман, чтоб они, не мешкая, шли к нему на помощь с лучшими конными сотнями.