Конец цепи
Шрифт:
Коннорс ждал. Он знал, какой вопрос сейчас последует.
Пауза. А потом:
– И кто поместил ее туда?
Именно так, один в один.
Сейчас Коннорс покачал головой.
Спокойно посмотрел на Вильяма.
И ответил:
– Об этом мы спрашиваем себя сорок лет.
Часть вторая
Чума
Люди говорили мне: живи сегодняшним днем.
В лучшем случае я
Сегодня – первая стадия прошлого.
Именно так и никак иначе.
Проходная фаза, которая быстро заканчивается и на которой нет смысла зацикливаться, поскольку рано или поздно это мгновение пройдет в любом случае, и люди могут болтать, что им заблагорассудится, но жить настоящим означает, по большому счету, жить в прошлом, а так поступают только идиоты.
Я всегда жил будущим.
Завтракал с мыслями об обеде, любил одну и думал о следующей, сидел на закате с пивом и размышлял о том, что, когда солнце спустится за горизонт, нам придется идти назад в дом. Или пиво закончится, и также придется возвращаться. Или похолодает с тем же результатом.
Рано или поздно надо все равно возвращаться в дом.
В общем, какой смысл жить сегодняшним днем?
Рано или поздно происходит какая-то чертовщина. И лучше приготовиться заранее.
Потом в один прекрасный день я решил, что не хочу жить больше.
И единственное, чего желал, так это чтобы будущее пришло как можно быстрее.
Утро среды двадцать шестого ноября.
Сегодня у меня больше нет уверенности.
Сегодня у меня больше нет уверенности, что есть какое-то будущее.
Сегодня впервые за всю мою жизнь мне хочется, чтобы я умел жить сегодняшним днем.
17
В жизни Коннорса граница между до и после ассоциировалась со свинцовым проливным дождем.
У него выдался ужасно долгий день, точнее, вторая его половина, хотя сначала все развивалось как обычно. Он разбирался с бесконечно длинной «простыней» сложенных гармошкой распечаток подслушанных телефонных разговоров, где не было и намека на что-то секретное, а за окном его комнаты дневной свет пришел и ушел, и никто не заметил никакого различия.
На дворе стоял октябрь, было холодно, и шаткое равновесие в мире когда угодно грозило смениться войной.
В Вашингтоне правил актер,
Однако не из-за политики и не из-за погоды его время черепашьим шагом двигалось вперед.
Просто Коннорс никак не мог дождаться шести часов, и все из-за необычного послания, обнаруженного им утром в собственной почтовой ячейке.
Внешне оно выглядело вроде бы вполне традиционно, было написано на электрической пишущей машинке, имело характерные помятости от ее вальцов по краям и лежало в коричнево-желтом стандартном конверте с его именем на лицевой стороне. Но на нем отсутствовал почтовый штемпель. И это могло означать только одно. Письмо пришло к нему по внутренней почте, пожалуй, даже от кого-то в том же здании, хотя такой вариант выглядел менее вероятным.
Ведь при мысли о его незначительных размерах, независимо от секретности дела, гораздо проще было прийти к нему и, понизив голос, рассказать где и когда. Однако оно в любом случае появилось из его родной МИ-6.
И надо признать, это обрадовало Коннорса. И пусть послание состояло всего из одного короткого предложения, его вполне хватило, чтобы он ощутил себя частью чего-то ужасно важного и интересного, то есть пережил то чувство, которое, честно говоря, рассчитывал испытывать гораздо чаще, когда его брали на работу полгода назад. Что-то происходило, и его не оставили в стороне.
Без четверти шесть он надел пальто.
Спустился вниз по шатким скрипучим лестницам, вышел наружу через потайную дверь и направился по улице к телефонной будке перед закрытым пабом по другую сторону площади Беркли. Все согласно инструкциям из письма.
И сейчас он стоял в ней и ждал, в то время как капли конденсата скатывались вниз по стеклам с внутренней стороны, соревнуясь с ручейками дождя, сбегавшими по ним снаружи.
Перед ним висел массивный холодный телефонный аппарат.
Сырость медленно забиралась ему под пальто.
А секундная стрелка на его часах еле двигалась к цифре «двенадцать».
Но все-таки миновала ее.
Десять секунд седьмого. Двадцать. Но ему никто не звонил.
Тридцать секунд.
Черт. Неужели он неправильно понял содержание письма?
Или это ловушка, и он просто засветился?
Может, кто-то засек его, когда он выходил из подъезда? Например, стоял в темноте, и он не заметил слежки? Пожалуй. Это обескуражило Коннорса, но он попытался взять себя в руки и прикинуть, как ему действовать дальше. Честно говоря, он же не мог знать, а вдруг кто-нибудь стоит с противоположной стороны улицы с телеобъективом и фиксирует на пленку все его действия? Возможно, готовится следовать за ним, когда он в конце концов уберется отсюда. Или задумал что-то еще похуже?