Конец черного темника
Шрифт:
— Будет сделано, Дмитрий Иванович. Не впервой Олексину секретные вести добывать... И на сей раз, дай Бог, тоже добудут... А теперь ещё вот что, княже: объявились в наших местах ордынцы, думали, не разведчики ли Мамаевы?.. И с ними видели русского, верхом на медведе, как и медведь, заросшего волосьями рыжими, взгляд, как у чародея, вроде как не в себе... Да узнал от верных людей — ватажники это, и главный у них — бывший темник Булат, что растерял свою тьму на Воже и, боясь гнева Мамая, остался в скопинских лесах с сотней не добитых тобою, княже, ордынцев и занялся разбоем.
Доселе молчавший Пересвет
— Слышал я от одного монаха из Рясска об этих разбойниках и о двух вертепах, что по соседству находились возле Лихарёвского городища: атаманами были у русских — Коса, у ордынцев — темник Булат. Жили мирно, а потом ордынцы побили Косу и его людей, а навёл на русских Булата тот, которого видели верхом на медведе.
— Обычное дело: живут рядом, ссорятся и убивают друг друга... Не токмо у князей эти обычаи, вон и разбойники их переняли. Обидно, что кровавое дело уже обычаем стало, — сказал Дмитрий, будто для себя, ни на кого не глядя.
— Объявились ватажники месяца два назад, а потом будто сгинули, — обратился к великому князю Андрей Попов. — Но Булат в стане Бегича не темником был, а всего лишь тысячником. Я людей своих посылал выведать место их обиталища, чтобы окружить и уничтожить. Только мои разведчики остатки костров обнаружили да землянки пустые: будто бы пошёл Булат со своими людьми на север... Сейчас ведь, княже, твоей милостью почти у каждой речушки, у каждого земляного или древесного заслона сторожи поставлены, тяжело уже разбойникам ватажить, а может быть, ордынский вертеп уже твои ратники порешили...
Не будем гадать. А если кому попадётся этот бывший тысячник Булат — привезите его мне живым в Москву: допросить хочу, а там видно будет, что с ним сделать потом... Вон с самым злейшим врагом мурзой Караханом, которого я на Воже чуть-чуть не порешил, вместе в бане парились... — и князь захохотал, пронзительно щуря свои тёмные глаза. — Ей-Богу, не вру. Пересвет с Бренком подтвердят.
Все, кто находился в дубовой башне, поняли шутку великого князя, вернее, не саму шутку, а скрытую в ней силу, и засмеялись громко.
— Спасибо за хлеб-соль, Андрей сын Семёнов, — оборвал смех Дмитрий Иванович. — Зрил я на твою сторожу из бойницы башни, ладно крепость устроена и в хорошем состоянии содержится. Спасибо, Попов, а теперь пора и ехать...
— Кони готовы, великий княже, накормлены и подковы подправлены. С Богом!
17. РЯССКОЕ ПОЛЕ
Как только свернули на правый берег Прони и уже до Рясского поля оставалось каких-нибудь вёрст десять, Пересвет, обернувшись к Дмитрию и Бренку, сказал:
— Это вот место, князья, Половецким полем зовётся. Ещё до Орды сюда с огнём и стрелами половцы приходили, ещё до Калки, ещё до великого княжения Олега и Ольги... Как давно это было — посудите сами: тут когда-то две речки текли Всерда и Валеда — их уже нет, высохли, вот только осталась Проня, а чуть ниже впадает в неё река Ранова, берега которой лесисты и сильно болотисты. А по другую сторону реки Хупта и Ряса. И, как пояс на теле человека, сжимают эти реки Рясское поле... Сами увидите: удобно это поле для битвы, ордынцам в клещи его не взять, реки не дадут и болота, и не обойти им русское войско...
— Ладно, — задумчиво произнёс Дмитрий, глядя рассеянно на высокие берега Прони с глубоко нависшими надо льдом козырьками сугробов, отливающих в тусклых лучах солнца синевой булатной стали. Потом резко повернулся к монаху и укоризненно, как показалось Пересвету, промолвил: — Хвалишь поле, а забыл, Александр, о трёх ордынских перелазах: Березовом, Урусовой и Мураевне.
Пересвет быстро взглянул на великого князя, и восхищением вспыхнули его глаза: «Не прост... Будет достоин славы своего великого предка Александра Невского. Тот ведь немецкую свинью ломал тоже не с бухты-барахты... Осмотрителен был, сам выбирал удобные для битвы позиции».
— Нет, не забыл, княже, хотел сказать о них по приезде на Рясское поле и там бы показал их. А это хорошо, что ты сам о них помнишь... Значит, не только внимаешь словам преподобных монахов, а пользуешься сведениями ратных людей. Это похвально. Перелазы опасны, если их оставить без присмотра, а ещё хуже, коли не знать о них... Конница Мамая через них утечёт, как песок в змеиную нору, а потом нанесёт ядовитый удар...
Попалась деревянная часовенка — голубец — могильный памятник, стоящий обочь дороги, видно заброшенный давно: брёвна почернели, крыша покосилась, крест на ней тоже. А ниже под козырьком была прибита дубовая икона Божьей Матери.
Пересвет велел остановиться. Вылез из саней, взял в руки яблоневый посох и, приблизившись к часовенке, перекрестился:
— Старый голубец, кто под тобою — стар аль молодец?.. Праведен ли?.. А если в грехе утопавший, прощаю тебя, сын дажбожьего внука. А у тебя, Мать-Богородица, прошу ниспослания удачи в нашем великом деле. И взываю к тебе, небо над широким Рясским полем, и прошу тоже об этом, — Пересвет скосил глаза на Дмитрия. Тот сидел в санях неподвижно. Думал.
В мыслях своих Дмитрий унёсся далеко от этих мест, к белокаменной Москве. Что поделывает сейчас его Дуня?.. Как там сынок Василий?.. Не балует? А что предпринимает воевода Боброк-Волынец для будущей битвы?.. Разослал ли гонцов во все края Руси, как и было с ним условлено? И лихо ли всё содеял?.. Должно быть, лихо, на воеводу надёжа, как на самого себя. Мудрый, многоопытный муж и в делах, касаемо государства, и в ратных. Ведь он, Дмитрий, теперь великий московский князь, и возрос-то под его доброй опекой и даже преуспел кое в чём своего учителя. Сам Боброк сказал Дмитрию Ивановичу после Вожи: «Содеял ты мужество своё в этой битве, великий князь, такое, что и мне, старому воину, и другим хватило бы с избытком». Конечно, преувеличивал Волынец, а слушать эти слова было приятно. Первая его великокняжеская победа! Но последуют ли за нею другие?..
Дмитрий поднял голову, увидел, что Пересвет кончил молитву, и уже направился к саням, твёрдо вбивая в подмороженный снег яблоневый посох с двумя рогульками на верхнем конце. Подойдя, он бережно положил его возле ног Дмитрия, взял вожжи, хлестнул ими по крупам лошадей, и они сразу взяли рысью.
На поле приехали, когда в лесу заходили тени, небо посерело и на нём проглянул неживой, прозрачный, полувоздушный месяц. Глянув на только что вспыхнувшую первую звезду, как раз усевшуюся на верхушке высокой стройной разлапистой ели, Пересвет довольно проговорил: