Конец черного темника
Шрифт:
— Дальше вам волков, я полагаю, опасаться нечего, — продолжал чернобородый как ни в чём не бывало. — Как только за Оку выедете, и сразу полем, если вам к Пронску путь держать... Да коль увидите волков, не обращайте внимания. Они там сытые ходят, по полю убитые кони валяются и людские тела так и лежат вразброс, ещё не убрали. Где прошёл Мамай, там много корму волкам и шакалам...
Лесоруб снова пристально посмотрел на великого князя. В его серых глазах Дмитрий уловил удивление и что-то вроде испуга, и вдруг вспомнил эти умные глаза, и чёрную как смоль бороду, и даже топор — не этот ли, засунутый у Него за пояс?! — которым он рубил
«Узнал аль не узнал меня?» — подумал князь. Но чернобородый, не глядя более на Дмитрия, повернулся в сторону мурьи и крикнул:
— Филька! Филимон... Еда готова?
Из отверстия вылез по пояс давешний парнишка и, вытирая рукавом кафтанишка губы, ответил:
— Готова, батя. Я уж и свечи затеплил, залезайте да и за трапезу.
Лесоруб оборотился к Пересвету:
— Это сын мой, Филька. Смышлёный малец.
— Да, верно. Говорили мы с ним. Люди вы наши — монастырские. А тебя как зовут? — спросил Александр.
— Акимом. Мы ведь у нашего игумена Пафнутия в кузнецах пребываем. А лесуем временно: вот как железо прибудет, — купцы, должно быть, везут, реки-то льдом покрылись, — да зачнём мечи ковать, щиты и латы. Скоро понадобятся, я так полагаю. Да отольются Мамаю слёзы наших детей, матерей и жён, — чернобородый сжал рукоять топора. — А вы как думаете, иноки?
— Отольются! — убеждённо сказал великий князь.
Как только монахи отъехали, Аким подозвал к себе сына и спросил:
— Знаешь, кто тут был у нас и вон там у сосны суп хлебал из котелка?
— Нет, не знаю.
— Это, Филька, сам великий московский князь Дмитрий Иванович.
— Да неужто?! А я с ним как с простым монахом разговаривал: что на ум приходило...
— Я его сразу признал, хоть он и под инока вырядился. Я ведь с ним на Воже-реке рядом бился... Смотри, ни слова никому! Понял. Знать, надобно ему под монашеской одеждой куда-то ехать и какие-то дела вершить. Может, на людей решил посмотреть да узнать: готовы ли они с Ордой по большому счёту встретиться в битве...
— Понял, батя! — заверил Филька.
16. РАНОВСКАЯ ЗАСЕКА
Дорога повела вглубь Красной рамени: по обе стороны лес стоял сплошной непролазной стеной, — подними голову, покажется, что находишься на дне глубокого колодца.
Догнали несколько подвод, груженных распиленными, но ещё не ошкуренными брёвнами, — лесины к Оке везли для вязки плотов тоже монастырские люди.
Бренк тронул князя Дмитрия за рукав.
— Дмитрий Иванович, а сдаётся мне, что чернобородый узнал твою настоящую личность... Я наблюдал за ним. Уж больно долго смотрел на тебя и щурился хитро.
— Не знаю, как он, а я признал его точно, — и князь рассказал о том, как орудовал Аким на поле битвы своим топором. — Крепок русский человек в своей справедливой злобе... Возьми ордынца, он наших пока числом берёт, но нет у него справедливой злобы — дерётся под страхом смерти, а повернёт назад, свои же прикончат, вот и визжит на коне, крутится, как налим на сковородке... А русский человек всё-таки силён, в конце концов, правотой своего дела. Я так разумею, — заключил великий князь.
Красная рамень вдруг неожиданно кончилась, дорога повела на холм, а оттуда — в поле, потом началась Чёрная рамень, но деревья кривые и низкорослые... «За ними, — сказал Пересвет, — Ока». Вот почему лес рубили только в Красной рамени — ближний от реки лес годился только на дрова, а не на строительство.
На другой день утром выехали на левый берег Оки. В Коломенском монастыре звонили к заутрене. Посовещавшись, решили Коломну объехать и переправиться через Оку в том месте, где впадает река Москва и где берега были поотложе.
Взошло солнце. Лучи его, разбежавшись по земле, оживили золото на куполах церквей, и оно засверкало, радуя глаз, и показалось, что и колокольный звон стал веселее и напевнее...
Подумал Пересвет, что в это время в обители Сергия все давно на ногах. Уже отслужили молебен в крепко срубленной из дуба просторной церкви, разговелись перед завтраком моченной в жидком мёду брусникой.
Представил Александр, как Радонежский без рясы, в простом одеянии — в белой длинной холщовой рубахе, в лаптях — колет дрова и складывает их в штабель, возле поварни, зорко оглядывая всё вокруг. Он — небольшого роста, узкогруд, но знают не только чернецы, но и весь русский народ, какое большое сердце, радеющее за всех — и за князей, и за простых смердов, бьётся в его тщедушном на вид теле. Лысая голова отца Сергия неправильной формы, удлинённая в затылке, и походит на хорошо выскобленный надутый пузырь. Но ясны и красивы мысли великого старца. И вот всегда так: невольно залюбовавшись им, Пересвет делает неправильный уворот и тут же получает от Родиона Осляби удар по шее мечом плашмя. Так велел Сергий: пока другие монахи работают по хозяйству вместе со своим настоятелем — потрошат рыбу, солят её, вялят, маринуют грибы, заготовляя впрок на зиму, сбивают деревянные кадки, рубят из сосны новые кельи — да мало ли дел в монастырском хозяйстве! — два чернеца, два бывших боярина Родион и Александр, одинаково огромного роста, оголённые до пояса, рубятся на мечах или же упражняются на луках и копьях. Для этого за поварней стоит специальный щит на столбах, вкопанных в землю, и, когда кто-нибудь из них промахивается, пономарь, стоящий на колокольне, заливается смехом, а отец Сергий, исполняя очередную работу как простой монах, глядя на богатырей, укоризненно качает головою.
Светловолосый Пересвет заливается при этом краской стыда, а если случается промах у Родиона, тот хмурит свои чёрные брови и теребит узловатыми толстыми пальцами крепкий подбородок. Отец Родион смуглолиц, с тёмными, выразительными глазами ведуна.
Было дано свыше ему угадывать судьбы людские. Будучи боярином в городке Любутске на Оке, где он родился и вырос, беря в жёны синеглазую Марфу, знал, что погибнет она от рук одного ятвяжина, из войска литовского князя Ольгерда. Так оно и случилось. Но не мог не жениться на ней, присушила Марфа его могучее сердце.
Когда подошёл к городку Ольгерд и стал приступом брать его, стойко сражались с его воинами любутские мужики, да мало сил... Спасибо Волынцу — выручил... Только на второй день к вечеру нашёл Ослябя в деревянных развалинах Марфу с ножом в спине и рядом с ней скорчившегося в немой тоске сынишку Якова...
Жену похоронил, Якова отдал на воспитание своей сестре, а сам ушёл в обитель к отцу Сергию. Думал, в молитвах свою душевную боль успокоить, но уверил настоятель, что не нужно быть похожим на человека, который просыпается, когда солнце уже в зените. Понял смысл мудрых слов великого старца Родион: для воина только через отмщение врагу лежит путь к успокоению.