Конец черного темника
Шрифт:
Над кремлёвскими церквами низко плыли тучи, зябко тянуло северным ветром.
— Угадал ты, княже, — сказал Пересвет, оборачиваясь к Боброку. — Дней через пять точно снег ляжет. Санный обоз соорудим и прямо вдоль Москвы-реки на Коломну до Оки, а оттуда по Оке, через реку Проню до Рановы — притока Прони, а там и Рясское поле. А от него до верховьев Дона рукой подать: через Хупту и реку Рясу. И Доном в Москву возвернёмся...
— Хорошо, отче, знаешь нашу дорогу, — одобрил Дмитрий.
— Не раз, великий князь, хаживал с поручениями по монастырским делам с посохом этим, — Пересвет стукнул им по гладким камням, настеленным на площади. — Бывал я и в Рязани,
— Верно, отче, зрил и Рязань, и Скопин, и Пронск на высокой горе: главы его церквей будто парят в вышине. Олег, князь рязанский, на этот городок всю жизнь зарился: всё хотел своего косоглазого зятя татарина Салахмира туда на княжение определить. Вот и пришлось Москве вмешаться, и послали меня с войском оградить от рязан Владимира, теперь-то там Даниил княжит. Этот сокол летает высоко: они вон с Дмитрием на Воже Бегичеву рать совместно секли.
— Если б завсегда так было: и рязанские, и пронские, и тверские, и суздальские, и московские люди на поле брани бок о бок стояли. Русь не тяготилась бы столько времени ярмом ордынским. И не били б нас, русских, и на Калке, и на реке Сити... А то ведь чего только не чинят наши князья, готовы горло друг дружке перегрызть, — вырвалось с болью из уст московского князя.
— Да, может, сейчас по-другому будет, — сказал чернец. — Теперь уж натерпелись от Орды более чем за сто лет. Пора одуматься, понять, что к чему...
— Жди, поймут они, отче, да их гордыня впереди разума бежит, словно гончая впереди охотника. Вот и приходится на них арапник держать, — Дмитрий вытянул из ножен до половины кинжал и с силой бросил его обратно.
13. ПОТАЙНОЙ ХОД
Взошли на кремлёвскую стену, выложенную белым камнем, остановились возле башни с узкими бойницами, из которой удобно под защитой купола метать стрелы из лука.
— Возьмите вон тверского князя Михаила, — продолжал Дмитрий. — Сколько раз он снюхивался с Ольгердом да против Москвы шёл: два раза к этим стенам подходил, первый раз, когда ещё и кладку их не закончили. Стоял внизу, там, за Москвой-рекой, похвалялся: сяду, говорит, на Москве, а тебя, Дмитрий, в реке утоплю. Жаль, далеко находился —; стрелой не достать, чтоб сшибить с коня. А уж когда во второй раз они с Ольгердом подходили, стены наши и осадной машиной взять нельзя было. Постояли да и ушли ни с чем.
— Зря мы за те слова из шкуры князя Михаила бубен не сделали, — вдруг с каким-то ожесточением пожалел Боброк. — А ты, Дмитрий, когда его побил, даже с престола тверского не сбросил. Мягко обошёлся с ним...
— Ты муж мудрый, Дмитрий Михайлович, а тут я с тобой не согласен. Сотворили бы такое с князем, весь тверской народ озлобили. А это ни к чему нам... А теперь Михаил в руках у меня: договор-то с его печатью и подписью в моей казначейской палате лежит, и пусть он теперь попробует меня ослушаться или не пойти против Орды, когда я прикажу... — и московский князь слово в слово, точно так, как было записано, прочитал по памяти конец договора: «А жити нам, брате, по сей грамоте: с татары оже будеть нам мир, по думе; а будеть нам выход, по думе же; а будеть не дати, по думе же. А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тоби с одного всем противу их: или мы пойдём на них, и тоби с нами с одного пойти на них».
Зашли в башню. Боброк пропустил вперёд московского князя, придержал за руку Пересвета и тихо сказал:
— Помнишь, отче, ту, первую, тайну, которую я поведал тебе ранней весною?..
Александр вскинул глаза и выразительно посмотрел на Дмитрия Михайловича: «Как не помнить?! И храню глубоко в сердце».
Боброк одобрительно кивнул:
— Я говорил великому князю, что тебе можно доверять как самому себе... Поэтому хочет он показать потайной ход в кремлёвской стене, о котором знают немногие. А без доверия вам совместно и в путь пускаться нельзя...
В углу башни были навалены обломки камней. Дмитрий подошёл к ним, разгрёб, и Пересвет увидел массивную железную крышку: втроём они подняли её и по ступенькам спустились на некоторую глубину.
— Этот потайной ход, отче, идёт к Москве-реке, а строили его лучшие каменотёсы. Видел камни на Соборной площади? Это их работа тоже.
Вышли наружу, привели угол башни в прежний вид, и тут московский князь спросил Боброка:
— Дмитрий Михайлович, как звали главного-то их каменотёса, которого я велел наградить по-княжески?..
— А-а-а, того, рыжеволосого. Да и я позабыл его имя... — и посмотрел в глаза Дмитрию: «Знает или не знает, как я мастеров наградил?.. — подумал. — Не знает, пусть и останется в неведении, а если кто доложил, не осудит... В наш немилосердный век, когда брат на брата доносит, сын на отца, когда страшная измена не считается боле греховным делом, как же иначе обеспечить безопасность великокняжеской жизни и его домочадцев, да и своей и всего Кремля?..»
Когда московский князь спросил Боброка об имени рыжеволосого и тот посмотрел ему в глаза, Пересвет сразу вспомнил, какую награду получили каменотёсы за свою работу... И тяжёлым бременем легло на его плечи ещё одно доверие, которое только что оказал ему великий московский князь, раскрыв перед ним тайну хода в кремлёвской стене...
Постояли возле башни, обозревая сверху окрестности Москвы. Хорошо видны Глинищи — яблоневые сады. Девять лет назад выжгли их литвяне да и свои же русские мужики из Твери. Но после ухода вражеского войска снова посадили москвичи деревья, и они уже второй год плодоносят. За Глинищами — Самсонов луг на берегу Яузы, сейчас с рыжеватыми подпалиными, а весной буйно-зелёный. За рекой начинался посад: крытые соломой избы ремесленников и рубленные из дерева боярские хоромы с широкими подворьями. Оттуда в воскресные дни к кремлёвским стенам тянутся бесконечные обозы с пшеницей, рыбой, глиняными горшками, пенькой. Останавливаются на торговой площади, разгружаются подводы, и начинается распродажа.
Шум, гам. Шныряют меж возов мальчишки и нищие, пророчествуют, гремя цепями на ногах, юродивые, скоморохи на подмостках дудят в сопелки, смеются, зубоскалят, изображая пузатых бояр, поют частушки. Ходят лохматые мужики с медведями, заставляют зверей показывать разные фокусы.
Любит московский князь на это веселье взглянуть.
А вдоль торговой площади на деревянных рядах раскладывают свои товары, которые хранятся в каменных амбарах, заморские купчины. Местным купцам московским не велено из-за тесноты на площади свои амбары строить, так они поставили сбоку церковь, из-за толстенных стен похожую на куб, якобы молиться, да проведал Дмитрий, что в её подвалах товары берегут, махнул рукой. «Ишь шельмецы, случись пожар — ни один огонь в такой куб не проникнет», — подумал тогда великий князь и с уважением посмотрел на белые каменные кремлёвские стены — на своё детище. По его прямому указу эти стены возводить начали в 1367 году.