Конец главы
Шрифт:
– Боже правый! У вас во флоте все такие?
– Да. Первое, чему нас обучают, - это мгновенно принимать решение.
– Мистер Тесбери...
– Ален.
– Я начинаю понимать, почему у моряков жены в каждом порту.
– У меня не было ни одной, - серьезно возразил молодой Тесбери.
– Вы первая, на которой я хотел бы жениться.
– О! Или вернее сказать - ого!
– Что поделаешь! Моряку приходится быть напористым. Если увидел то, что тебе нужно, бери сразу. Ведь у нас так мало времени.
Динни рассмеялась.
–
– Двадцать восемь.
– Значит, под Зеебрюгге не были?
– Был.
– Вижу. Вы привыкли швартоваться с хода.
– И взлетать за это на воздух.
Взгляд девушки потеплел.
– Сейчас я сцеплюсь со своим врагом.
– С врагом? Могу я чем-нибудь вам помочь?
– Нет. Смерть его мне не нужна - пусть сначала выполнит то, чего я хочу.
– Очень жаль. Он кажется мне опасным.
– Займитесь миссис Чарлз Масхем, - шепнула Динни и повернулась к Халлорсену, который почтительно, словно она спустилась к нему с небес, воскликнул:
– Мисс Черрел!
– Я слышала, что вы потрясающе стреляете, профессор.
– Что вы! Я не привык к таким птицам, как ваши, - они сами подвертываются под выстрел. Со временем, даст бог, освоюсь. Как бы то ни было, это полезный для меня опыт.
– Парк вам понравился?
– Еще бы! Находиться там же, где и вы, большая удача, мисс Черрел, и я ее глубоко ценю.
"Обстрел с двух сторон!" - подумала Динни и в упор спросила:
– Вы уже решили, как исправить зло, причиненное вами моему брату?
Халлорсен понизил голос:
– Я восхищен вами, мисс Черрел, и сделаю все, что вы прикажете. Если хотите, напишу в ваши газеты и возьму назад обвинения, которые выдвинул в книге.
– А что вы потребуете взамен, профессор Халлорсен?
– Ничего - кроме вашего расположения, разумеется.
– Брат дал мне свой дневник. Он согласен опубликовать его.
– Если так вам будет легче, публикуйте.
– Интересно, поймете ли вы когда-нибудь друг друга?
– Полагаю, что нет.
– Странно. Ведь вас, белых, там было всего четверо. Могу я узнать, что именно так раздражало вас в моем брате?
– Если я отвечу, вы используете это против меня же.
– О нет, я умею быть справедливой.
– Ну что ж, извольте. Во-первых, я нашел, что у вашего брата предвзятое мнение о слишком многих вещах и что менять его он не собирается. Мы находились в стране, которой никто из нас не знал, среди дикарейиндейцев и людей, едва тронутых цивилизацией. Но капитан хотел, чтобы все шло так, как у вас в Англии. Он придерживался определенных правил и от других требовал того же. Честное слово, дай мы ему волю, он стал бы переодеваться к обеду.
– Я полагаю, вам не следует забывать, - возразила чуточку растерявшаяся Динни, - что мы, англичане, давно доказали, насколько важна внешняя форма. Мы преуспевали в любой дикой и дальней стране именно потому, что и там оставались англичанами. Читая дневник, я поняла, в чем причина неудачи брата. Он недостаточно твердолоб.
–
– Будь он таким, мы скорее бы нашли общий язык. Нет, он предельно сдержан и умеет скрывать свои эмоции. Они снедают его изнутри. Он похож на кровного скакуна, которого запрягли в телегу. Если не ошибаюсь, мисс Черрел, вы принадлежите к очень старому роду?
– К старому, но еще не впавшему в детство.
Динни увидела, как взгляд Халлорсена оторвался от нее, остановился на Эдриене, сидевшем напротив, перешел на тетю Уилмет, затем на леди Монт.
– О старинных родах я с удовольствием побеседовал бы с вашим дядей, хранителем музея, - сказал американец.
– Что еще не понравилось вам в моем брате?
– Он дал мне почувствовать, что я здоровенный, неотесанный чурбан.
Брови Динни приподнялись.
– Мы попали, - продолжал Халлорсен, - в дьявольскую, - прошу прощенья!
– в первобытную страну. Так вот, я и сам стал первобытным, чтобы устоять в борьбе с нею и победить. А он не захотел.
– А может быть, не мог? Не кажется ли вам, что вся беда в другом: вы - американец, он - англичанин. Сознайтесь, профессор, что мы, англичане, вам не нравимся.
Халлорсен рассмеялся.
– Вы-то мне ужасно нравитесь.
– Благодарю вас, но из каждого правила...
Халлорсен насупился:
– Мне, видите ли, просто не нравится, когда люди напускают на себя превосходство, в которое я не верю.
– Разве мы одни это делаем? А французы?
– Мисс Черрел, если бы я был орангутангом, мне было бы решительно наплевать, считает ли себя шимпанзе выше меня.
– Понимаю. Родство в данном случае слишком отдаленное. Но, простите, профессор, что вы скажете о самих американцах? Разве вы не избранный народ? Разве вы сами частенько не заявляете об этом? Поменялись бы вы участью с любым другим народом?
– Разумеется, нет.
– Что же это, как не то самое напускное превосходство, в которое мы не верим?
Халлорсен засмеялся.
– Вы меня поймали. Но вопрос все-таки еще не исчерпан. В каждом человеке сидит сноб, - согласен. Но мы - народ молодой, у нас нет ни вашей древности, ни ваших традиций. В отличие от вас мы еще не свыклись с мыслью о своей предызбранности. Для этого мы слишком многочисленны, разношерстны и заняты. Кроме долларов и ванных, у нас есть много такого, чему вы могли бы позавидовать.
– Чему же мы должны завидовать? Буду признательна, если вы мне объясните.
– Пожалуйста, мисс Черрел. Мы знаем, что не лишены достоинств, энергии, веры в себя, что у нас большие возможности, которым вам следовало бы завидовать. Но вы этого не делаете, и нам трудно примириться с таким безнадежно устарелым высокомерием. Вы - как шестидесятилетний старик, который смотрит сверху вниз на тридцатилетнего мужчину. А уж это, извините меня, самое идиотское заблуждение, какое бывает на свете.