Конец главы

Голсуорси Джон

XXXVIII

В эту странную субботу, когда всем, кроме Майкла и Флер, было не по себе, Динни, прогуливаясь с Флер по саду, неожиданно получила ключ к разгадке тайны.

– Эм говорит, - начала Флер, - что ваши ломают себе голову, кто уплатил издержки. По ее словам, вы лично подозреваете Дорнфорда и вам тяжело чувствовать себя обязанной ему.

– Ничего удивительного. Это все равно как сознавать, что ты задолжала портнихе.

– Дорогая моя, - сказала Флер, - строго по секрету признаюсь вам: заплатила я. Роджер пришел к нам обедать и стал сокрушаться, как неприятно направлять счет людям, у которых нет лишнего пенса. Я посоветовалась с Майклом и послала Роджеру чек. Мой отец составил

себе состояние адвокатурой, так что все получилось тем более кстати.

Динни вытаращила глаза.

– Видите ли, - продолжала Флер, беря Динни под руку, - после того как правительство конвертировало заем, мои облигации вскочили на десять пунктов, так что, даже уплатив девятьсот с лишним, я все равно уже на пятнадцать тысяч богаче, чем была, а курс все повышается. Я рассказала вам только потому, что боялась, как бы это не помешало вам выйти за Дорнфорда. Скажите откровенно, помешало бы?

– Не знаю, - помрачнела Динни. Она в самом деле не знала.

– Майкл говорит, что давно не встречал такого настоящего человека, как Дорнфорд, а у Майкла острое чутье на людей. Знаете, - Флер остановилась и выпустила руку девушки, - я удивляюсь вам, Динни. Вы рождены быть женой и матерью, - это слепому видно. Конечно, я помню, что вы пережили, но ведь прошлое мертво и не встанет из могилы. Я-то знаю, - я ведь пережила то же самое. Нужно думать о настоящем и будущем, то есть о нас самих и наших детях. Особенно это нужно вам, потому что вы - воплощение традиции, преемственности и всякого такого. Не позволяйте воспоминаниям портить вам жизнь. Простите меня, дорогая, но ваш случай абсолютно ясен: либо сейчас, либо никогда. А слово "никогда" применительно к вам - слишком грустная перспектива. Я, конечно, почти лишена морального чувства, заключила Флер, нюхая розу, - но зато у меня много здравого смысла, и я терпеть не могу, когда чтонибудь пропадает даром.

Динни, растроганная взглядом этих карих глаз с необыкновенно яркими белками, долго молчала, прежде чем ответить.

– Будь я католичкой, как он, я не колебалась бы.

– Монастырь?
– иронически подхватила Флер.
– О нет! Моя мать католичка, и все-таки - нет. А вы к тому же и не католичка. Нет, дорогая, единственное решение - семейный очаг. Другое было бы ошибкой. А совместить оба нельзя.

Динни улыбнулась:

– Мне остается лишь просить прощения за то, что я доставляю людям столько хлопот. Как вы находите эту Анжель Перне?

За весь субботний вечер Динни не пришлось больше поговорить с Дорнфордом: он агитировал соседних фермеров. Но после обеда, когда она вела счет за четырех игроков, заложивших русскую пульку, он подошел и встал рядом с ней.

– В доме ликование, - бросила она, приписывая Флер девять очков. Как фермеры?

– Самонадеянны.

– Неужели?

– Это еще больше осложняет дело.

– Такая уж у них манера держаться.

– Чем вы занимались сегодня, Динни?

– Собирала цветы, гуляла с Флер, играла с Катом, возилась со свиньями... Пять на тебя, Майкл, и семь на них. Вот уж подлинно христианская игра: делай партнеру то, что хочешь получить от него.

– Русская пулька!
– задумчиво протянул Дорнфорд.
– Странно слышать такое название от людей, еще отравленных религией.

– Кстати, если вы собираетесь завтра к мессе, то до Оксфорда рукой подать.

– А вы со мной поедете?

– О да! Я люблю Оксфорд и только раз слышала мессу. Езды туда минут сорок пять.

Он посмотрел на нее таким же взглядом, каким спаниель Фош встречал ее после долгого отсутствия:

– Значит, в четверть десятого на моей машине...

На другой день, когда она уселась с ним рядом в автомобиле, он спросил:

– Опустить верх?

– Пожалуйста.

– Динни, это прямо как сон!

– Хотела бы я, чтобы мои сны были такими же легкими, как ход у вашей машины.

– Вы часто их видите?

– Да.

– Приятные или дурные?

– Обыкновенные - всего понемногу.

– А бывают повторяющиеся?

– Один. Река, которую я не могу переплыть.

– А, знаю. Другие видят экзамен, который никак не выдержать. Сны безжалостны: они нас выдают. Были бы вы счастливы, если бы смогли во сне переплыть реку?

– Не знаю.

Они помолчали, затем он сказал:

– Эта машина новой марки: скорости переключаются совсем подругому. Но вы, наверно, не интересуетесь автомобилями?

– Я просто ничего в них не понимаю.

– А ведь вы несовременны, Динни.

– Да. У меня все получается хуже, чем у других.

– Кое-что у вас получается лучше, чем у любого другого.

– Вы имеете в виду мое умение подбирать букеты?

– И понимать шутку, и быть такой милой...

Динни, убежденная, что за последние два года она была чем угодно, только не милой, не ответила и сама задала вопрос:

– В каком колледже вы были, когда учились в Оксфорде?

– В Ориеле.

И разговор опять иссяк.

Сено было уже частично сметано в стога, но кое-где оно еще лежало на земле, наполняя летний воздух благоуханием,

– Боюсь, - неожиданно признался Дорнфорд, - что мне расхотелось идти к мессе. Мне так редко удается побыть с вами, Динни. Поедем лучше в Клифтон и возьмем лодку.

– Да, погода такая, что грех сидеть в помещении.

Они взяли влево, миновали Дорчестер и возле Клифтона выехали к склону извилистой реки. Вышли из машины, наняли плоскодонку, немного проплыли и пристали к берегу.

– Отличный пример того, как осуществляются благие намерения, - усмехнулась Динни.
– Намечаем одно, а получается совсем другое, правда?

– Конечно. Но иногда так даже лучше.

– Жаль, что мы не прихватили с собой Фоша. Он готов ездить в чем угодно, только бы ему сидеть у кого-нибудь в ногах и чтобы его посильнее трясло.

Ни здесь на реке, где они провели около часа, ни потом они почти не разговаривали. Дорнфорд словно понимал (хотя на самом деле не понимал), что в этой дремотной летней тишине, на воде, то залитой солнцем, то затененной деревьями, он становится девушке гораздо ближе, чем раньше. Динни действительно черпала успокоение и бодрость в долгой лени этих минут, когда слова были не нужны, а тело каждой порой вбирало в себя лето - его благоухание, гул и неспешный ритм, его беспечно и беспечально парящую зеленую душу, чуть слышное колыхание камышей, хлюпанье воды и дальние зовы лесных голубей, доносящиеся из прибрежных рощ. Теперь она понимала, насколько права была Клер: с Дорнфордом в самом деле можно молчать.

Когда они вернулись в поместье, Динни почувствовала, что ей не часто выпадали на долю такие же молчаливые и отрадные утра, как это. Но она видела по глазам Дорнфорда, что между его словами: "Благодарю, Динни, я замечательно провел время", - и его подлинными переживаниями - огромная дистанция. Его умение держать себя в узде казалось ей прямотаки сверхъестественным. И, как всегда бывает с женщинами, сочувствие скоро сменилось у нее раздражением. Все, что угодно, - только не эта вечная принужденность, идеальная почтительность, терпение и бесконечное ожидание! Если все утро она провела с ним вместе, то всю вторую половину дня старалась избегать его. Глаза Дорнфорда, смотревшие на нее с грустью и некоторой укоризной, только усиливали раздражение Динни, и она изо всех сил притворялась, что ничего не замечает. "Экая вредная!" - сказала бы ее старая няня шотландка.