Конец главы

Голсуорси Джон

Флер нетерпеливо возразила:

– Бесполезно, Майкл. От прессы тоже толку мало. Не позволят ли мне развить одно положение?

"Наконец-то!" - подумала Динни и пересела поближе.

– Мы поверхностно подходим к делу. Что за ним кроется? Почему боливийское правительство так близко приняло к сердцу смерть простого погонщика-полукровки? Суть не в том, что его застрелили, а в умалении национального достоинства. Еще бы! Иностранцы порют и расстреливают боливийцев! Необходимо нажать на их посла.

Пусть он скажет Уолтеру, что им все это, в сущности, не так уж важно.

– А как нажмешь? Мы не можем похитить его, - ввернул Майкл.
– В высших сферах так не принято.

Слабая улыбка скользнула по губам Динни, - она не была в этом уверена.

– Подумаем, - сказала Флер, словно рассуждая сама с собой, - Динни, вы должны ехать с нами. Сидя здесь, далеко не уйдешь.

Глаза Флер обежали девятерых представителей старшего поколения.

– Я еду к дяде Лайонелу и тете Элисон. Сам он лишь недавно назначен судьей и не смеет пикнуть, но она посмеет. Кроме того, она знакома со всем дипломатическим корпусом. Едете, Динни?

– Я должна быть с мамой и отцом.

– Они останутся здесь. Эм только что их пригласила. Ну, раз вы остаетесь с ними, хоть забегайте почаще: вы можете понадобиться.

Динни кивнула, радуясь, что остается в Лондоне: ожидать развязки в Кондафорде было бы невыносимо.

– Нам пора, - бросила Флер.
– Я немедленно еду к Элисон.

Майкл задержался и крепко потряс руку Динни:

– Не вешай нос, Динни! Мы все-таки вызволим его. Если бы только не этот Уолтер!.. Недаром у него голова как яйцо: кто вообразил себя поборником законности, у того наверняка мозги протухли.

Когда все, за исключением членов семьи генерала, разошлись, Динни подошла к отцу. Он все еще рассматривал картину - правда, уже другую. Девушка взяла его под руку и сказала:

– Все будет хорошо, папочка, милый. Ты же видел, судья сам был расстроен. У него нет власти, но у министра она должна быть.

– Я думал, - ответил сэр Конуэй, - что стало бы с нашими соотечественниками, если бы мы не обливались потом и не рисковали ради них жизнью.

Генерал говорил без горечи и даже без волнения.

– Я думал, зачем нам продолжать тянуть лямку, если нашему слову не верят? Интересно, где был бы этот судья, если бы... О, со своей точки зрения он действует правильно! Но где он был бы сейчас, если бы такие же парни, как Хьюберт, безвременно не отдали свою жизнь? Интересно, зачем мы избрали жизнь, которая привела меня на грань разорения, а Хьюберта впутала в эту историю, хотя мы могли тепло и уютно устроиться в Сити или в судах? Неужели прошлое человека сбрасывается со счетов, как только с ним случается что-нибудь? Я оскорблен за армию, Динни.

Она видела, как судорожно сжимаются его тонкие смуглые руки, сложенные так, словно он стоял по команде "вольно", и всем сердцем была согласна с отцом, хотя отчетливо понимала, насколько немыслимо то особое положение, которого он требовал для военных. "Доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота не прейдет из закона". Не эти ли слова она прочла на днях там, откуда предлагала почерпнуть секретный морской код?

– Мы с Лоренсом сейчас уедем, - сказал сэр Конуэй.
– Поухаживай за матерью, Динни. У нее болит голова.

Динни завесила окна в комнате матери, дала ей обычные в таких случаях лекарства, оставила ее одну, чтобы не мешать ей уснуть, и спустилась вниз. Клер тоже ушла, и гостиная, только что полная народу, казалась вымершей. Девушка пересекла комнату и открыла рояль. Внезапно она услышала:

– Нет, Полли, мне слишком грустно. Тебе пора спать.

Динни увидела тетку, которая стояла в угловой нише и водворяла попугая в клетку.

– Можно мне погрустить с вами, тетя Эм?

Леди Монт обернулась:

– Прижмись ко мне щекой, Динни.

Динни прижалась. Щека тетки была розовая, круглая, мягкая, и девушке стало легче.

– Я с само'о начала предчувствовала, что он скажет, - объявила леди Монт.
– У не'о такой длинный нос. Через десять лет он дойдет до подбородка. Не понимаю, как его назначили судьей. От тако'о не жди хороше'о. Давай поплачем, Динни. Ты садись тут, а я сяду здесь.

– Вы плачете громко или тихо, тетя Эм?

– Средне. Начинай ты. Что за мужчина, который боится взять на себя ответственность! Вот я с удовольствием взяла бы. Почему он просто не сказал Хьюберту: "Ступайте и больше не грешите"?

– Хьюберт ни в чем не грешен.

– Тем хуже. Стоит обращать внимание на иностранцев! На днях я сидела у окна в Липпин'холле, а на террасе было три скворца, и я два раза чихнула. Ты думаешь, они обратили на меня внимание? Где эта Боливия?

– В Южной Америке, тетя Эм.

– Нико'да не знала гео'рафии. Я чертила карты хуже всех в школе, Динни. Однажды меня спросили, где Ливин'стон обнялся со Стенли, и знаешь, что я ответила? У Ниа'арско'о водопада. А это неправильно.

– Вы ошиблись всего на один континент, тетя.

– Да. Нико'да не видела, чтобы люди смеялись так, как моя учительница. Это неразумно, - она была полная. По-моему, Хьюберт похудел.

– Он всегда был худой, но с тех пор как женился, вид у него не такой изможденный.

– Джин полнее е'о, это естественно. Пора и тебе замуж, Динни.

– Я не знала, что вы стали свахой, тетя!

– Что произошло вчера на ти'ровой шкуре?

– Не смею рассказать вам об этом, тетя Эм.

– В таком случае все, видимо, кончилось скверно?