Конец главы
Шрифт:
– Кастро, державший в руке нож, мог после выстрела упасть лицом вперед. Я полагаю, это удовлетворительное объяснение.
– По-моему, не слишком, мистер Баттел.
– Может быть. Но свидетельские показания, которыми я располагаю, подтверждают, что выстрел был сделан преднамеренно, хладнокровно и с дистанции в несколько ярдов. О том же, обнажил Кастро нож или нет, мне ничего не известно.
– Итак, можно сделать один вывод: либо лгут шесть ваших свидетелей, либо обвиняемый и погонщик Мануэль.
– Да, видимо, дело обстоит так, ваша честь. Вам остается решить, что предпочесть - данные под присягой показания шести граждан или данные под присягой показания двух.
Динни видела, что судья
– Я все превосходно понял, мистер Баттел. Что скажете вы, капитан
Черрел, по поводу представленных нам показаний об отсутствии погонщика
Мануэля?
– Ничего, сэр. Мне неизвестно, где был Мануэль. Я был слишком занят спасением своей жизни. Я знаю только одно - он подбежал ко мне почти сразу же.
– Почти? А точнее?
– Право, затрудняюсь ответить. Может быть - через минуту. Я пытался остановить кровотечение и лишился чувств как раз в тот момент, когда он подбежал.
Затем последовали речи двух адвокатов, и апатия снова охватила Динни.
Это состояние прошло, как только после речей в зале на пять минут воцарилась тишина. Казалось, что во всем суде занят делом лишь один человек - судья - и что он никогда его не кончит. Из-под приспущенных ресниц девушка видела, как он смотрит то в одну бумагу, то в другую; у него было красное лицо, длинный нос, острый подбородок и глаза, которые нравились Динни, когда он их поднимал. Она чувствовала, что судье не по себе. Наконец он заговорил:
– В данном случае мой долг - спросить себя не о том, совершено ли преступление и совершил ли его обвиняемый, но лишь о том, достаточны ли, во-первых, представленные мне свидетельства для того, чтобы я признал предполагаемое преступление основанием для выдачи обвиняемого; вовторых, о том, должным ли образом удостоверена подлинность показаний иностранцев, и, наконец, о том, располагаю ли я такими уликами, которые в нашей стране дали бы мне право привлечь обвиняемого к суду.
Судья помолчал, потом прибавил:
– Предполагаемое преступление, бесспорно, может служить основанием для выдачи обвиняемого, а подлинность показаний иностранцев должным образом удостоверена.
Он снова сделал паузу, и в наступившей гробовой тишине Динни услышала долгий вздох, такой далекий и слабый, словно его издал призрак. Судья перевел взгляд на лицо Хьюберта и заключил:
– Я с большой неохотой прихожу к выводу, что на основании вышеприведенных улик обвиняемый должен быть взят под стражу для выдачи его иностранной державе по приказу министра внутренних дел, если тот сочтет за благо отдать таковой. Я выслушал показания обвиняемого, который ссылается на обстоятельства, предшествовавшие совершенному им деянию и лишающие последнее характера преступления, причем эти показания подтверждены заявлением одного из свидетелей, которому противоречит заявление четырех других свидетелей, сделанное ими под присягой. Я лишен возможности вынести суждение об этих опровергающих друг друга документах и могу утверждать лишь одно: их соотношение составляет четыре к одному. Поэтому я не стану входить в дальнейшее их рассмотрение. Я располагаю, кроме того, данными под присягой свидетельскими показаниями шести человек, утверждающих, что выстрел был сделан преднамеренно, и не нахожу, что ничем не подтвержденные слова обвиняемого, который это отрицает, могли бы оправдать мой отказ предать его суду, будь этот проступок совершен в нашей стране. Поэтому я не вправе считать заявление обвиняемого основанием для отказа предать его суду за проступок, совершенный в другой стране. Я, не колеблясь, признаю, что прихожу к данному выводу с большой неохотой, но считаю, что другого пути у меня нет. Повторяю, вопрос не в том, виновен или невиновен обвиняемый, а в том, должен или не должен он быть предан суду. Я не вправе взять на себя ответственность и сказать, что не должен. Последнее слово в делах такого свойства принадлежит министру внутренних дел, от которого исходит приказ о выдаче. Поэтому я беру вас под стражу, капитан Черрел, впредь до отдачи вышеназванного приказа. Вы не будете выданы ранее истечения двух недель и имеете право сослаться на Habeas corpus, [12] если считаете арест незаконным. Не в моей власти предоставить вам возможность и дальше находиться на поруках, но таковая может быть вам предоставлена судом королевской скамьи, если вы к нему обратитесь.
Динни полными ужаса глазами увидела, как Хьюберт, который все время держался очень прямо, слегка поклонился судье, оставил скамью подсудимых и медленно, не оглядываясь, вышел из зала. Его адвокат последовал за ним.
Сама Динни была настолько ошеломлена, что несколько минут ее сознание воспринимало только два впечатления - окаменевшее лицо Джин и смуглые руки Алена, судорожно стиснутые на рукояти стека.
Она пришла в себя, заметив, что отец встает, а по лицу матери катятся слезы.
– Идем!
– бросил сэр Конуэй.
– Прочь отсюда.
В этот момент Динни больше всего жалела отца. Он так мало говорил и так много переживал с тех пор, как началась эта история! Для него она была особенно ужасна. Динни прекрасно понимала его бесхитростную душу. Отказ поверить слову Хьюберта был оскорблением, брошенным не только в лицо его сыну и ему самому, как его отцу, но и всему, за что они стояли и во что верили, - всем солдатам и всем джентльменам! Он никогда не оправится, чем бы все это ни кончилось. Как безысходно несовместимы правосудие и справедливость! Разве найдутся люди благороднее, чем ее отец, ее брат и - может быть - даже этот судья? Выйдя вслед за отцом на Боу-стрит - пенящийся водоворот людей и машин, Динни заметила, что все ее близкие, кроме Джин, Алена и Халлорсена, налицо. Сэр Лоренс сказал:
– Мы должны "нанять такси и ездить хлопотать". Отправимся сначала на Маунт-стрит и посоветуемся, что может сделать каждый из нас.
Полчаса спустя, когда семья собралась в гостиной тети Эм, трое беглецов все еще отсутствовали.
– Куда они запропастились?
– спросил сэр Лоренс.
– Наверно, отправились к адвокату Хьюберта, - ответила Динни, хотя прекрасно понимала, в чем дело. Замышлялся какой-то отчаянный шаг. Поэтому она лишь краем уха следила за ходом семейного совета.
Сэр Лоренс по-прежнему считал, что ставить нужно на Бобби Феррара.
Если уж он не уломает Уолтера, рассчитывать больше не на что. Баронет вызвался снова съездить к нему и к маркизу.
Генерал хранил молчание. Он стоял поодаль, глядя на одну из картин, принадлежавших его шурину, и явно не видя ее. Динни поняла, что он не присоединяется к остальным просто потому, что не может. О чем он думал? О тех ли временах, когда он был так же молод, как его сын, и только что женился; о долгих днях, проведенных под палящим солнцем в песках Индии и Южной Африки; о еще более долгих днях штабной рутины; о напряженном сидении над картой, с устремленными на часы глазами и прижатой к уху телефонной трубкой; о своих ранах и затяжной болезни сына; о двух жизнях, отданных службе и так чудовищно за это вознагражденных?
Сама Динни держалась поближе к Флер, инстинктивно чувствуя, что именно ее ясный и быстрый ум способен подать подлинно ценный совет.
Она услышала голос Хилери:
– Помещик имеет вес в правительстве. Я могу съездить к Бентуорту.
Пастор Тесбери поддержал его:
– Я поеду с вами - мы с ним знакомы по Итону.
Она услышала, как тетя Уилмет проворчала:
– Я снова напомню Хен насчет королевской семьи.
Майкл подхватил:
– Через две недели начнется сессия парламента.