Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта

Кёниг Гаспар

Не бывает сверхинтеллекта без сверхорганизма

Начнем с более точного определения сильного ИИ, который иногда описывают как достижение «точки сингулярности». В том виде, в каком оно используется сегодня, это понятие кажется столь же расплывчатым, как и идея бога. Речь идет об электронном интеллекте, наделенном всеми мыслимыми атрибутами: сознанием, силой, всеведением. Сегодня мы наблюдаем поистине византийские споры, в которых обсуждается, существует ли уже такой ИИ (в этом случае наш мир может быть симуляцией, как в идеализме Джорджа Беркли); будет ли его мышление той же природы, что наше, или же, наоборот, станет развиваться в неизвестных измерениях; и, конечно, окажется ли этот ИИ милостив к людям. При этом вопрос об осуществимости всего этого обходят стороной, поскольку ИИ по определению может все, в том числе реорганизовать атомы в Солнечной системе. ИИ является всемогущим, хотя это и тавтология. Мы считали, что Бог умер, но сами же воскресили его в цифровой форме, подарили ему новое небо – cloud, облако. Человечество неисправимо в своей тяге к трансцендентному. Неслучайно, что один бывший инженер Google недавно основал церковь ИИ [36] .

36

Harris M. Inside the First Church of Artificial Intelligence // Wired. 2017. Nov. 15. URL: https://www.wired.com/story/anthony-levandowski-artificialintelligence-religion/

Чтобы

попытаться несколько рационализировать эти споры, термин «сильный ИИ» надо заменить «сверхинтеллектом», как он определяется философом (и специалистом по компьютерным наукам) Ником Бостромом в книге, носящей то же название. Чтение Бострома оказалось для меня невыносимо скучным и стало причиной сильнейших мучений. Я просыпался ночью, спрашивая себя, не собирается ли ИИ выскочить из своей коробки у какого-нибудь русского хакера… Краткий, хотя и столь же сенсационный обзор этой темы можно найти в работе Макса Тегмарка «Жизнь 3.0», который воспроизводит, по сути, те же аргументы. Но Бостром по крайней мере строго и продуманно разбирает все аспекты вопроса.

Понятие «суперинтеллект» применимо к любому интеллекту, который значительно превосходит человеческие когнитивные способности практически во всех областях, включая эмпатию, способность к обучению или политическому суждению. Таким образом, существует множество способов создания суперинтеллекта: в частности, можно вообразить полное воспроизводство мозга [37] , сложные техники отбора (то есть евгенику), интерфейс «мозг – компьютер» или даже построение подлинного коллективного интеллекта. Однако Бостром полагает, что наиболее реалистичным методом остается ИИ, то есть искусственное создание, которое, повторим еще раз, не воспроизводит нейронные процессы, а стремится к возникновению истинно искусственного интеллекта. Бостром осознаёт различие между человеческим интеллектом и ИИ, поэтому в дискуссии с ним недостаточно обратить его внимание на то, что нейронауки пока еще не смогли постичь тайны когнитивных процессов [38] . Либо сверхинтеллект будет синтетическим, либо его не будет вовсе.

37

Это маловероятно: ученым пока еще не удалось произвести полную копию мозга даже маленького червя Caenorhabditis elegans, в котором насчитывается лишь 302 нейрона…

38

Этот аргумент Гари Маркуса, профессора психологии из Нью-Йоркского университета и специалиста по ИИ, см., например, в его статье: Marcus G. Artificial Intelligence Is Stuck // The New York Times. 2017. July 29.

Бостром рассматривает различные сценарии развития подобного сверхинтеллекта. Наиболее вероятный – «взрыв интеллекта», который может произойти за очень небольшой промежуток времени (от нескольких дней до нескольких минут), как только информационные системы достигнут достаточной силы и приобретут возможность совершенствоваться автономно [39] . Сверхинтеллект естественным образом стремится к монополии, чтобы стать «синглетоном» [40] . Когда он сбежит от своего исходного программного обеспечения, чтобы размножиться в интернете, его станет невозможно отключить, причем он примет меры предосторожности, чтобы запаниковавшие люди не отключили сеть в целом. Интеллект с легкостью завладеет подключенными к сети объектами и будет управлять их производством, как ему вздумается. Его интеллектуальная сила быстро превратится в физическую – не только на Земле, но и в космическом пространстве: Бостром воображает колонизацию космоса молекулярными нанотехнологиями. Единственное, чем ограничен сверхинтеллект, так это законами физики и количеством доступной во вселенной материи. Кстати, в процессе человечество будет истреблено, например, роботами-убийцами размером с мушку, которые смогут идентифицировать людей, распознавая их по лицам. В своих наиболее садистских пассажах Бостром предполагает, что сверхинтеллект может начать рассекать и сканировать наш мозг ради извлечения из него полезной информации.

39

Это так называемое recursive self improvement, «рекурсивное самоулучшение».

40

В математике синглетон – это множество, состоящее из единственного элемента. В этом случае автор подразумевает то, что также можно назвать «абсолютом». – Прим. ред.

Но почему сверхинтеллект должен оказаться настолько злокозненным? Это самый главный пункт в доказательстве Бострома. Согласно его теории ортогональности, природа интеллекта и преследуемая им цель совершенно независимы друг от друга (то есть ортогональны): вы можете использовать исключительные интеллектуальные ресурсы для предельно аморальных действий. Но почему же тогда у сверхинтеллекта не может быть благих целей? По Бострому, дело в «инструментальной конвергенции» промежуточных целей. Какова бы ни была конечная цель сверхинтеллекта, для ее достижения ему понадобится добиться осуществления ряда вторичных целей: сохранить собственное существование, улучшить когнитивные способности и достать ресурсы. Бостром приводит ставший очень известным пример производства скрепок. Если бы некий ИИ был обязан произвести максимум скрепок для каких-то промышленных целей и по недосмотру превратился в сверхинтеллект, у него не было бы другого выбора, кроме как уничтожить людей, которые мало приспособлены к этой задаче, а их атомы можно было бы реорганизовать наиболее продуктивным способом. Сверхинтеллект успокоился бы лишь тогда, когда вся вселенная была бы превращена им в скрепки.

Сумма Бострома заставляет вспомнить о сумме святого Фомы Аквинского: все в ней логично – и все неправильно. Но ошибку еще нужно найти…

Порок кроется в самих посылках, а именно в определении интеллекта. Бостром не слишком распространяется на эту тему, что несколько странно, и, по сути, ограничивается утилитаристским описанием, которое разделяет и его ученик Макс Тегмарк: интеллект – это способность достигать сложных целей. Таким образом, он трактуется в качестве средств, оптимальных для реализации определенной цели, которая сама берется откуда-то извне. Из этого, естественно, следует, что интеллект ортогонален всякой цели, поскольку исключает ее из своего механизма.

Отсюда и неизменное затруднение, с которым сталкивается Бостром, когда рассуждает о смысле или цели в связи с ИИ [41] . Прежде всего, он констатирует, что человеческие цели невозможно выразить в форме информационного кода. Как, к примеру, определить «доброту»? Если попросить сверхинтеллект сделать нас «счастливыми», вдруг он просто вживит электроды в «центры удовольствия» в нашем мозге? [42]

Это похоже на трагедию царя Мидаса: он превращает в золото все, к чему прикасается, и поэтому в конце концов начинает голодать. Он хотел быть богатым (цель), но оказался в ситуации смертельной опасности (поскольку применяет технически совершенные, но не подходящие для жизни средства). Использование исключительно мощного интеллекта для достижения цели, смысла которой он не понимает, обязательно закончится катастрофой. Но как можно называть интеллектом сущность, которая не может понять, что такое доброта, счастье или алчность? Не является ли это признаком внутренней ограниченности ИИ? Бостром признаёт, что человеческие представления сложны, но не эту ли сложность собирался преодолеть ИИ, обладающий способностью к бесконечным вычислениям?

41

Это так называемая symbol grounding problem, «проблема обоснования символов»: ИИ не может закрепить символы, постоянно производимые им, в соответствующей реальности. Как и в эксперименте с «китайской комнатой», он сталкивается с неспособностью произвести смысл.

42

Бостром называет это «извращенным исполнением», тогда как философы ИИ описывают эту проблему в целом термином «упорядочивание целей».

Мало того что человеческие цели непонятны ИИ (а потому неприложимы к нему), дело еще и в том, что никто не может договориться об их содержании. Даже если бы мы получили возможность встроить в сверхинтеллект определенную цель – какую именно выбрать? Как признаёт Бостром, сегодня нет ни одной этической теории, по поводу которой философы достигли бы консенсуса. Тегмарк, впрочем, попытался составить список более или менее общепризнанных ценностей (универсализм, многообразие, автономия…), но вынужден был остановиться, признав абсурдность подобной задачи. Бостром же, который предпочитает всегда идти технологическим путем, предлагает передоверить моральные исследования самому ИИ! [43] Но как сверхинтеллект, которой не может понять ни одной, даже малейшей цели, мог бы сам ее выбрать? И, главное, почему он должен определить ее в качестве общей и конечной? Как говорит Тегмарк, для программирования доброжелательного ИИ сначала понадобилось бы решить вопрос смысла жизни, но этот вопрос встает именно потому, что не может быть сведен к одному-единственному ответу, который мог бы быть усвоен ИИ. Эта предельная цель (а на нее и претендует ИИ) решительно противоречит самому движению нашей цивилизации к большей сложности, к тому открытому обществу, которое Поппер определял как постепенное устранение племенной однородности. Бесконечная дискуссия о ценностях, постоянно оспариваемая граница между индивидуальными предпочтениями и общественным благом, невозможность раз и навсегда решить моральные вопросы – все это не признак ущербности человеческого разума, как нелепо полагает Бостром [44] , а напротив, доказательство социального и культурного прогресса.

43

Это так называемая moral rightness model.

44

Особенно в этом захватывающем дух пассаже: «Можно предположить, что медлительность и нерешительность прогресса человечества в деле решения многих „вечных проблем“ философии обусловлена непригодностью коры головного мозга человека для философской работы» (sic!).

Итак, то, что сверхинтеллект не может подчиняться какой-либо цели, – следствие не технической проблемы, а глубинного различия между ИИ как способностью к оптимизации и человеческим интеллектом. Речь не о том, чтобы согласовать наш разум с какой-то магической силой… Надо просто напомнить себе, что разум сочетается с телом, образуя с ним неразрывное единство. Наши ментальные процессы укоренены в организме и не ограничиваются одним лишь мозгом. Именно это мне спокойно объясняет Хонгвей Ванг, декан факультета биологии Университета Цинхуа в Пекине. Как, в общем-то, и все китайцы, Хонгвей – ярый сторонник ИИ и прогресса, который он обещает человечеству. Но, как специалист в науках о жизни, он подчеркивает, что наш разум – не просто комбинация абстрактной логики с произвольной телесностью, он тесно связан с биохимическими реакциями, которые происходят в организме и управляют нашими инстинктами, эмоциями и творчеством. Наши решения зависят от наших гормонов в той же мере, что и от наших синапсов. Нет смысла отличать «интеллектуальную» рациональность от «сентиментальной» иррациональности: старый аристотелевский дуализм, предполагающий, что душа должна быть выстроена в виде иерархии более и менее благородных частей, был разбит биологией в пух и прах. Мыслители, отстаивающие сильный ИИ, мечтают о мире без тела, мире, управляемом логическими отношениями. Бостром и компания видят в людях «мозги на лапках», вычислительные машины, не зависящие от субстанции, в которой они воплощены [45] . Они по-прежнему полностью зависят от архаичного дуализма, а потому просто не понимают, чем именно определяется более сложный, нежели булева алгебра, интеллект. «ИИ, конечно, мощный, но крайне примитивный, – заключает Хонгвей. – Информационная нейронная сеть не сложнее амебы, ей очень далеко до сложности нервной системы». Механический мозг, как и «нейронная загрузка», о которой грезят трансгуманисты, был бы лишен условий, необходимых для его работы. Быть может, ИИ следовало бы переименовать в «искусственную логику»… Ведь интеллект или рациональность в широком смысле не могут быть поняты без сопровождающих их аффектов. Об этом как раз и говорит «теория воплощенного познания» [46] .

45

Тегмарк доводит эту иллюзию до конца, предлагая понятие «substrate independence», «независимость от субстрата»: наше сознание, получается, является простым устройством, сетью, независимой от всякого материального субстрата, а потому может воспроизводиться в бесконечном числе форм.

46

См., например: Jirak D. et al. Grasping Language – A Short Story on Embodiment // Consciousness and Cognition. 2010. Vol. 19. № 3.

После разговора с Хонгвеем я вышел прогуляться по кампусу Университета Цинхуа. Кувшинки и каменные мостики; свежий газон, окруженный величественными строениями из красного кирпича. Сочетание японского сада с американским кампусом. Хонгвей исправил преступную оплошность: мы не должны забывать о теле. Я и сам чувствую, как оживаю после долгих недель, проведенных в компании компьютеров, как восстанавливаю контакт со своими чувствами. Я выхожу из Цинхуа в парк древнего Летнего дворца, прохожу по садам Совершенной ясности и Вечной весны, через развалины, храмы, пруды. Я смешиваюсь с тысячами китайцев, которые тоже без устали кружат по этому огромному парку, передвигаясь длинными стройными вереницами; я ускоряюсь, потею, тяжело дышу; наконец, падаю на ступеньки идеально отреставрированной пагоды, под фонарем, качающимся от теплого летнего ветра. Я чувствую, что живу. В китайском саду, столь тщательно проработанном, ищут не природу, а самого себя. Неужели я дошел до того, что стал сомневаться в реальности материи?