Конец индивидуума. Путешествие философа в страну искусственного интеллекта
Шрифт:
Чтобы лучше понять это, мне кажется полезным дать слово Декарту, известному среди французских бакалавров тем, что он реабилитировал здравый смысл. Так как я не смог нанести ему визит, предлагаю вообразить, как могла бы произойти наша встреча [60] .
После короткого перелета из аэропорта Лондона я прибываю в Амстердам, на омытую дождем площадь между каналом и протестантской церковью. Туристы выстраиваются дисциплинированными цепочками перед домом Анны Франк, где память о холокосте превратилась в скорбный бизнес со льготными тарифами и аудиогидами. Я иду к дому номер шесть, в нескольких шагах от музея. Не без труда нахожу черную дверь,
60
Эта встреча основана на «Рассуждении о методе», «Трактате о человеке» и «Страстях души».
Я позвонил, дверь открылась сама собой. Если бы не мои контакты с францисканцами, я никогда не добился бы этой встречи: господин Декарт жил уединенно и постоянно менял адрес. Когда я поднимался по темной и крутой лестнице, у меня сосало под ложечкой. Тяжелый запах подтухшего мяса исходил, казалось, от самих стен; вероятно, это следствие анатомических рассечений. Хотя я и повторял про себя вслед за Паскалем и Жаном-Франсуа Равелем, что Декарт – «неуверенный и бесполезный», это мне не слишком помогало. Слуга, появившийся неведомо откуда, без единого слова проводил меня в комнату на верхнем этаже, где меня ожидал философ, греющий ноги на керамической печке. Он сидел в тени, в своем вечном черном костюме. Его лицо над пышным воротником, казалось, парило в комнате само по себе. Лицо скорее военного, чем античного мудреца, крючковатый нос и утомленный взгляд. Он моего возраста или на несколько лет младше, но мне показался человеком другого поколения, словно бы у меня только-только закончилась молодость, а он уже вступил в старость. Может, я скоро буду на него похож? Определенно, перед моим приходом он долго занимался своим трудом. Я почувствовал некоторую меланхолию и зависть. В качестве утешения, пусть мелочного и смешного, я позволил себе обратить внимание на то, что его бородка плохо подстрижена. Что за небрежность! Пол под моими ногами скрипел, неприятно нарушая тишину.
– Спасибо, что приняли меня, – начал я по привычке к долгим приветствиям, которую приобрел в Кремниевой долине.
Он резко меня оборвал:
– Хватит болтать.
Другого стула в комнате не было. Рене, казалось, это не волновало, поэтому я решил стоять и вынул из сумки записную книжку, чтобы делать заметки.
– Итак, учитель, это по поводу здравого смысла…
– Самой распространенной вещи на свете! – пригвоздил он.
Сделав вид, что записываю, я изобразил сосредоточенное выражение лица. Мне пришлось проделать весь этот путь не для того, чтобы выслушивать банальности. Подняв ручку, я обратил на Рене взгляд, полный надежды. Но он не стал развивать свою мысль.
– Но почему же? – осмелился спросить я.
Он поднял густые, слегка скошенные брови, которые придавали его лицу какой-то азиатский оттенок.
– Вам нужен порядок причин?
Может, лучше бы я ушел, больше ни о чем не спрашивая. Всегда мог бы сказать, что видел Декарта, процитировать его фразу о «самой распространенной вещи» и этим, собственно, и ограничиться.
– Не следует упорствовать с поиском причин в здравом смысле, – продолжал он, не глядя на меня, словно бы говорил сам с собой. – В первую очередь, это очевидность: без здравого смысла, которым вас одарила природа, как вы могли бы сориентироваться в незнакомом городе, поднимать ноги вровень со ступеньками лестницы в этом доме и найти общие слова, которые позволяют нам вести
Таким образом, эта неловкая беседа была вдруг повышена до ранга диалога. Я, немного надувшись, поддакнул.
– Представим на мгновение, что какой-нибудь злокозненный гений лишил нас здравого смысла: наши органы чувств продолжали бы воспринимать окружающие вещи, осмелюсь предположить даже, что наш разум мог бы формировать их ясные и отчетливые идеи, но как мы смогли бы схватывать отношения между всеми вещами, образующими наш мир? Может быть, тогда следовало бы обратиться к интеллектуальному познанию, чтобы при помощи одного лишь рассуждения вывести движения мускулов и правила морали? Это невозможно. Мы бы погибли, не сделав и трех шагов.
– Но откуда берется этот здравый смысл? Вы же детерминист…
– Детерминист! – восклицает он. – Что еще за болезнь такая?
Действительно, это слово тогда еще не придумали. Я закусил губу. Неподходящий момент для оплошности.
– Я хочу сказать, что, поскольку наше тело напоминает часы, сделанные из колесиков и пружин…
– Ха! Вы очень милы.
Рене, похоже, наконец оживился. Ничто не возбуждало его больше перспективы опровержения. Особенно когда это опровержение его собственных сочинений.
– Необходимо, чтобы общий смысл…
– Вы имеете в виду здравый смысл?
– Это одно и то же. Перестаньте меня перебивать. Необходимо, чтобы здравый смысл размещался где-то между разумом и механикой тела. Я вам покажу, где именно.
Он оборачивается ко мне, откидывает рукой прядь длинных волос и стучит сзади по своему черепу.
– Шишковидная железа! Единственная часть нашего мозга, которая не является парной, именно она обеспечивает единство тела и души.
Мне так и хочется вздохнуть. Ох уж эта шишковидная железа… Одно из самых неудачных изобретений в истории философии.
– Именно эта небольшая железа объединяет все наши образы и позволяет разуму оказывать действие на нервы. Природа или привычка связали каждое движение железы с определенной мыслью, чтобы можно было давать телу инструкции. Так, когда мы говорим, то не думаем о том, как движутся губы и язык, поскольку простая идея слов воздействует на шишковидную железу, которая сама уже действует на мускулы посредством животных духов. То же самое происходит и с самыми сложными вопросами морали. Мы следуем инстинктивным правилам, не нуждаясь в их полной формулировке.
Я не смог удержаться от иронии.
– Но как развить здравый смысл? Может, надо щекотать шишковидную железу?
– Даже те, кого всего труднее удовлетворить в каком-либо другом отношении, обыкновенно не стремятся иметь здравого смысла больше, чем у них есть.
На этом высказывании Рене прикрыл глаза, приняв то выражение, которое можно увидеть на его профиле в Facebook. Возможно, наступил час его медитации. Я смиренно поклонился и, прыгая через несколько ступенек, спустился по все так же воняющей лестнице. Какое это было облегчение – выйти на свежий воздух! Четверть часа с Декартом – и вот я уже начал во всем сомневаться.
Прогуливаясь вдоль каналов, я попытался вернуться к нити, которая вела от Декарта к Яну Легуну и от Амстердама к Нью-Йорку. Декарту нужно было ввести гипотезу шишковидной железы, над которой сейчас, по прошествии времени, так легко посмеяться, поскольку он смутно понимал, что здравый смысл не может сводиться к простому интеллектуальному рассуждению, к процессу обработки данных. Человеческий разум не просто калькулятор, а тело не часы; и наоборот, сочетание ИИ и андроида никогда не сможет заменить собой способность к суждению, имеющуюся у человека из плоти и крови. Шишковидная железа не допускает чисто механистического подхода к биологии. Здравый смысл – вот что отличает мозг от компьютера.
Конец ознакомительного фрагмента.