Конец митьков

Чтобы изменить документ по умолчанию, отредактируйте файл "blank.fb2" вручную.

Признателен за уточнения и замечания Екатерине Андреевой, Константину Батынкову, Андрею Белле, Николаю Беху, Всеволоду Гаккелю, Анне Герасимовой, Дмитрию Горячеву, Любови Гуревич, Александру Дашевскому, Дмитрию Дроздецкому, Якову Кальменсу, Станиславу Когану, Андрею Кузьмину, Татьяне Лихановой, Юрию Молодковцу, Алексею Митину, Николаю Решетняку, Галине Решетняк, Норе Румянцевой, Михаилу Сапего, Александру Секацкому, Виктору Тихомирову, Алине Туляковой, Наталье Халл.

Психика митька, как известно, дело тонкое: обидеть митька легко; хорошо хоть, что понять нетрудно. Сосредоточьтесь, потерпите одну страницу — и все станет понятно.

Для всестороннего описания психических, душевных и духовных состояний человека митьками выработано четыре термина: РАСТОПЫРИТЬСЯ, НАБРЯКНУТЬ, ПРИОТТАЯТЬ, ВЗГРУСТНУТЬ; другого не бывает.

РАСТОПЫРИТЬСЯ — убедительно указать окружающим на свои очевидные заслуги, продемонстрировав контраст с крайне убогими заслугами окружающих.

НАБРЯКНУТЬ — испытать горечь от вопиющей недооценки окружающими этих очевидных заслуг и постыдного преувеличения окружающими их незначительных заслуг.

ПРИОТТАЯТЬ — на какое-то время забыть о проблеме своих заслуг, сделавшись способным воспринимать мир.

ВЗГРУСТНУТЬ — подвергнуть некоторой переоценке свои заслуги, вспомнив о чем-нибудь вечном или, напротив, бренном. (Прийти в себя, яснее говоря. Конечно взгрустнется. Ведь отчаиваться доброму православному нельзя никак.)

Два состояния — НАБРЯКНУТЬ и ВЗГРУСТНУТЬ — переживаются субъектом (митьком, значит) как не приятные и вредоносные, как подлежащие преодолению. Как зло.

Два оставшихся — РАСТОПЫРИТЬСЯ и ПРИОТТАЯТЬ — воспринимаются как приятные и продуктивные. Как благо.

НАБРЯКНУТЬ и РАСТОПЫРИТЬСЯ объединены напряжением воли, всякую рефлексию отметающей и воспринимаются свидетелями (у которых своей воли девать некуда) как зло.

В ПРИОТТАЯТЬ И ВЗГРУСТНУТЬ воля отпускает человека во власть представления, он делается адекватен или почти адекватен, что окружающими приветствуется.

Как видит читатель, и воля, и представление, и четырехчастная симметричная схема — это резюме почтенного труда Артура Шопенгауэра, ведь, как проницательно заметила Любовь Гуревич: «Нужно понимать так, что между просмотрами многосерийных телефильмов митек успел-таки почитать Шопенгауэра по-немецки».

Да, еще так недавно, лет пять назад, я попытался ввести в среду митьков небольшой культ Артура Шопенгауэра. Изложение его идей особенного успеха не имело, а личные качества пользовались уважением. Напоследок, помню, я рассказал такой эпизод: совсем молодой, но уже не слишком восторженный Шопенгауэр, еще никто и звать его никак, приехал с невестой в Венецию. Из авторитетных знакомых он имел одного Гёте, и от Гёте получил рекомендательное письмо к Байрону: мол, приедет к тебе тут такой Шопенгауэр, молодой, так ты его накорми, обогрей и так далее. Вот идет Шопенгауэр с невестой по набережной — вдруг кругом зашушукались: Байрон! Байрон едет! Сам лично Байрон!

Скачет красавец Байрон на коне: кудри

золотые азвеваются, мрачный, растопыренный. Полез Шопенгауэр за письмом — и вдруг перехватил взгляд невесты. Раскрасневшаяся невеста, задыхаясь, впилась взглядом в Байрона.

Шопенгауэр, ни слова не говоря, развернулся и пошагал по набережной Венеции прочь. Все понял и отчалил — навсегда, больше он уже ни с этой невестой, ни с женщинами вообще близких дел не имел. Одного случая хватило, один взгляд перехватить!

Выслушав, Митя одобрительно крякнул, а Миша Сапего важно, по-профессорски закивал:

— Вот! Вот это уже в зачет! В зачет это будет Шопенгауэру!

Не знаю, заметно ли: немного грустно стало, жаль — не в Шопенгауэре дело — жаль, что музыка изменилась; или это можно назвать разложением текста «Митьков». Сел, думаю: буду писать «Митьков», посмотрю, что получится. И сразу выскакивает мелкая, незаметная деталь — а говорит о повороте. Я о том, что по логике повествования это Митя должен был сказать «В зачет Шопенгауэру», — а не Сапего, персонаж второго плана. Все стягивалось в один центр, но увы! Это не соответствует исторической правде. Именно Сапего и мастер сказать ярко, образно. У Мити иные достоинства: он может вовремя вспомнить выразительную цитату из телефильма, умеет смешно передразнивать, крякнуть может оглушительно, может и десять, и сто раз повторить сильную фразу, придуманную не им.

Я еще могу по старинке написать: «Митьками выработано четыре термина...» Все, больше такого не будет: Да ничего не выработано, это я сейчас написал! Вот оттого, что приходится в этом признаваться, и грустно.

Чтобы в дальнейшем не обращать на это внимания, следует предупредить: «Конец митьков» не следует считать органической частью текста «Митьков». Это приложение для немногих лиц, заинтересованных в исторической справке.

Все события и разговоры, описанные ниже, имели место в реальной действительности.

Миф, антимиф и историческая справка имеют свою различную, данной ипостаси свойственную силу, полезность и объективность. Лучше их сильно не перемешивать; впрочем, их, как правило, пишут совсем разные люди. Так, материалы архива КГБ не являются органическим продолжением трудов «Краткий курс истории ВКП(б)» или «Архипелаг ГУЛАГ».

Кстати, название «Конец митьков» двусмысленное или даже неправильное: митьки с маленькой буквы и без кавычек — это мифическое массовое молодежное движение (эти митьки, подобные платоновским идеям, эйдосам, никогда не кончатся, не заболеют и не умрут), но сейчас пойдет речь о реальной группе художников, которая пишется с большой буквы и в кавычках. Так что: конец «Митьков». Впрочем, члены художественного объединения — «мирискусники», «круговцы» — тоже пишутся с маленькой буквы, пусть остается «Конец митьков».

Вернемся к Шопенгауэру. Поучительно видеть, что даже такой небожитель, как он, все нам растолковавший, то набрякнет (на Гегеля и его подельников), то приоттает, или даже взгрустнется ему, Шопенгауэру, вдруг растопырится без всякого предупреждения — самой своей личностью олицетворяя волю и представление.

Если в реальности от растопыренных и набрякших бегут подальше, то в литературе, издали, когда чужая воля не пышет жаром прямо в лицо, ими, напротив, интересуются, их приветствуют. Отсюда популярность всякой справедливо злобной литературы и публицистики.