Конец – молчание
Шрифт:
…Тогда, на Воробьевых горах, они с Маринкой не были укрыты медвежьей полостью. Но им не было холодно. А уж как весело, когда они мчались на санках вниз! Аж дух захватывало… Да, настроение у них тогда бывало прекрасное. Не то что у него вчера!
Вчера ему так и не удалось пробраться к рации, надежно спрятанной Кесслером и до сих пор служившей им безотказно! К Диминому ужасу все подходы к ней были перекрыты: маршировали солдаты, играли оркестры, толпились зеваки, обожающие бравурные мелодии…
Варгасов, уже потерявший осторожность, несколько часов бродил по тому району: ему немедленно надо было передать в Центр сведения о провокации в Глейвице, добытые Вилли, служившим в Имперской канцелярии. Но, увы… Прямо хоть на глазах у всех прорывайся сквозь оцепление, доставай из тайника рацию, надевай наушники, выстукивай ключом позывные. Пришлось вернуться ни с чем…
А сегодня днем он позвонил Вилли и назначил свидание: может, есть еще какие-нибудь: сведения?
Дима давно пришел к решению: раз они никак не могут проникнуть в лабораторию Пфирша, надо делать что-то другое. Мелкие ли, крупные ли они добывали сведения, какая разница? Лишь бы те были полезны Москве.
И хоть Кесслерам не дали никаких связей, не вывели даже на местных антифашистов, они все же сумели узнать кое-что нужное для родины: Максим Фридрихович старался по своей линии, Дима – по своей. Да еще Шварц им хорошо помогал! А вчера вот – так не повезло: не сумел сообщить о Глейвице.
Дима заспешил: было уже без десяти восемь, а заставлять Вилли ждать не хотелось. Как же смотреть ему в глаза после случившегося? Парень так старался!
Сколько они уже знают друг друга? Пожалуй, месяцев восемь… Неужели с той февральской выставки древнеяпонского искусства, где они случайно встретились, прошло столько времени? Ну и летят дни…
…Они тогда быстро разговорились: Вилли был в этом плане легким человеком. Диме такое давалось труднее. Они поболтали о выставке. А потом, когда выяснилось, где Вилли работает, и особенно тогда, когда в откровенную минуту тот рассказал, что имеет дело с секретными бумагами, Варгасов понял, что этого парня упускать нельзя. Что-то подсказало Диме – иногда реплика, иногда ироничный взгляд, иногда горькое выражение лица, – что Вилли не прикипел сердцем к германской действительности.
А после того как Шварц рассказал Диме о своих переживаниях о хрупкой темноволосой Берте, которую не сумел спасти, Варгасов окончательно пришел к выводу, что Вилли – тот человек, на которого можно опереться…
Ворота были еще открыты, поэтому запасная калитка, через которую они нередко попадали сюда, не потребовалась. Дима шел по чистеньким, посыпанным ярким песком аллейкам к условленному месту и совершенно механически командовал себе: «Сейчас налево, к Лотхен». И вот уже глаза останавливаются на крупной готической вязи, выбитой на белом мраморе: «Здесь похоронена наша маленькая Лотта…» Теперь – прямо, там будет Лумпи. Точно! «Здесь покоится мое солнышко – Лумпи…» Снова чуть левее, к господину Шнукке, о котором сказано: «Наш милый Шнукке, верный товарищ»…
И, наконец, – шикарная черная полированная стела, с короткой, но такой внушительной надписью: «Хайди фон Пеништрант». И все. Но разве недостаточно? Разве приставка «фон», хоть и у собаки, не говорят сама за себя?
Именно лаконичностью и солидностью надписи привлек Диму к себе «аристократ» Хайди… Не хотелось сидеть около всяких плебеев, чтобы глаза мозолили слюнявые слова вроде: «Здесь лежит мой золотой мальчик…» или «Ты был солнцем моей жизни в радостные и трудные дни…»
Когда Варгасов впервые пригласил Шварца сюда, Вилли очень удивился, и даже переспросил, думая, что он не расслышал:
–ѕСобачье кладбище?
– Да, да, именно собачье. А чем это тебя не устраивает? Кстати, ты был там хоть раз?
– Не был… – Вилли растерянно пожал плечами.
– Вот и хорошо! Посмотрим, как Геринг заботится о своих покойных подопечных.
– О ком?
– Что ты сегодня такой бестолковый? – притворно рассердился Дима. – Ты не знаешь, что Герман Геринг – председатель общества защиты животных? Ну, тогда мне понятно, почему все время задаешь вопросы…
Варгасов положил смущенному Шварцу руку на плечо: ничего, мол, не великое упущение!
Они стояли в тот день у входа в метро, над которым висела огромная буква U, сообщающая о том, что именно здесь можно попасть в подземку. Вокруг никого не было: промозглый апрельский ветер загнал берлинцев в дома. Это было на руку Диме и Вилли – они могли спокойно, не опасаясь, что их подслушают, поговорить.
Чтобы окончательно не замерзнуть, молодые люди все время ходили, подняв воротники своих «регланов». А когда особенно сильный порыв ветра грозил унести их головные уборы, оба хватались ѕ один за небольшую, с ярким перышком, «тирольскую», шляпу, другой ѕ за берет, непрочно сидящий на затылке. Диме надоело мерзнуть, и он натянул перчатки на покрасневшие руки: вот так-то будет лучше, теперь можно спокойно сторожить свою элегантную шляпу! Потом улыбнулся, что-то вспомнив:
– А знаешь, почему мне пришла мысль о собачьем кладбище?
– Понятия не имею!
– Иду я несколько дней назад по улице и вдруг вижу роскошную витрину, где выставлены кроватки с матрацами, коляски, одеяла, подушки, туфельки, сапожки, всевозможные игрушки, вплоть до заводного мотоциклиста в шлеме… Я решил, естественно, что вся эта красота для ребятишек! И вдруг читаю крупную надпись на стекле: «…Благородная собака найдет соответствующий уход только у Майснера». И, наверное, находит! Геринг не дает четвероногих в обиду! Это двуногим, особенно, если они красные, красноватые или даже розовые, он поклялся размозжить голову своим кулаком. А бессловесных тварей он будет защищать с пеной у рта!
Варгасов усмехнулся:
– Это ж надо подумать! Геринг, для которого ничего не стоит убить тысячи людей, нежно любит животных! Какая-то патология…
Неожиданно пошел дождь. Дима глянул на быстро намокавший, темневший прямо на глазах, серый берет Вилли и потащил того в метро. Там было душно и людно. Варгасов вынул блокнот, быстро набросал адрес, схему кладбища, где он уже побывал, и сказал:
– Завтра в семь, у Хайди фон Пеништранта.
С тех пор так и повелось: если им надо было уединиться, они встречались возле старины Хайди, который и не подозревал, какую он оказывает услугу двум мужчинам, грустившим на скамеечке подле его могилы. Ведь не один только Геринг в Германии неравнодушен к животным! Не один Канарис трясется над своей таксой по имени Зегшль! Есть и другие – любящие и скорбящие…