Конец Осиного гнезда(изд.1960)-без илл.
Шрифт:
Значит, Семен боролся с овчаркой - в этом не было никаких сомнений. Но было также ясно, что Семен боролся не только с собакой. Рана на затылке и порезы требовали другого объяснения.
Мы наскоро изготовили походные носилки из длинных жердей и ветвей, закрепили их поясами и ремнями от автоматов и положили на них мертвого Семена.
— Давайте тщательно исследуем все вокруг, - предложил я.
– А ты, Сережа, покарауль здесь. И гляди в оба.
Ветров кивнул и занял место у носилок.
Тщательно осмотрев тропу, мы пришли к единодушному заключению, что шагов двадцать
И вдруг Логачев сказал вполголоса:
— Нож…
Он поднял его с земли и подал мне. Это был большой, обоюдоострый нож с тяжелой черной ручкой и лезвием, запачканным кровью вперемешку с шерстью.
— Ничего не понимаю, - проговорил я.
– Этим ножом мог быть убит Семен, но им же, видимо, кололи и овчарку.
— Сюда! Сюда!
– позвал Березкин.
И мы бросились к нему.
Возле самого протока, на берегу, в траве лежали два мертвых немецких солдата. Тут же валялся автомат Семена и граната.
— Семену пришлось схватиться с двумя!… - прошептал Березкин.
Мы осмотрели убитых. Можно было предположить, что Семен натолкнулся на солдат неожиданно, в густом орешнике. Одного из врагов Семен сразу свалил из автомата, о чем говорили пулевые ранения. Остался еще один. Что-то помешало и Семену и его второму врагу воспользоваться автоматами. По всей видимости, овчарка, бросившаяся на Семена. Защищаясь от ее укусов, Семен, очевидно, уронил и автомат и гранату. А фашист, опасаясь убить овчарку, бросился на Семена с ножом. Он нанес Семену, судя по ранам, два удара, но потом, можно полагать, Семену удалось вырвать у немца нож. Этим ножом Семен убил гитлеровца и ранил собаку.
— Но собаки нет, - сказал Логачев.
— И это очень плохо, - заметил Березкин.
Да это было плохо. Раненая собака ушла, убедившись, что и человек, с которым она схватилась, и ее хозяева были мертвы. Она постарается добраться до дома и, конечно, приведет сюда людей.
Складывалась скверная обстановка…
Я сказал Логачеву и Ветрову:
— Несите Семена… А мы с Березкиным пройдем до зимовья. Да, кстати, проследим, куда поплелась собака. Потом мы вас догоним и сменим.
Логачев и Ветров подняли тяжелые носилки и отправились в печальный путь. Я и Березкин пошли дальше.
Я уже опасался за судьбу Фомы Филимоновича и за судьбу всего дела: не выследили ли старика и не пришли ли сюда солдаты с собакой по его следу?
— Немцы часто появлялись в этих местах?
– спросил я.
— Да нет… - неуверенно ответил Березкин.
– Во всяком случае, мы этого не замечали.
Тропинка сошла с просеки и повела нас в сторону, к зимовью.
— Далеко еще?
— Нет, шагов двести, - ответил Березкин и пояснил: - По договоренности с Фомой Филимоновичем мы всегда ожидали друг друга в течение часа. Если за это время один не являлся, то другой уходил. Возможно, что Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.
— Но Фома Филимонович должен оставить знаки?
— Да. И он всегда оставлял. Мы всегда знали, когда он придет в следующий
— А время?
— Время у нас всегда было одно: полдень. Это удобно и нам и Фоме Филимоновичу: зимовье почти на полпути.
— Стоп!
– прошептал я.
И мы замерли, выдвинув вперед автоматы. Овчарка…
Да, это была овчарка, но уже неопасная для нас, хотя поза, в которой она лежала, была естественной для отдыхающей собаки.
Живая, даже смертельно раненная овчарка при виде чужих людей ни за что не улежала бы на месте. А эта даже не шелохнулась. Она была мертва, и мы без опаски подошли к ней вплотную.
Овчарка лежала на брюхе, вытянув вперед лапы и уткнув между ними морду.
— И ее доконал Семен, - произнес Березкин.
– Один против троих! Недалеко она ушла…
Овчарка была необычайно крупная, с мощной, широкой грудью, крепкой шеей, толстыми и сильными лапами. По ее спине проходила широкая черная полоса.
"Страшный зверь!" - подумал я и невольно поежился: моему взору представилась схватка Семена с этим свирепым псом. Конечно, она ушла последней, когда все люди были мертвы. Иначе она не бросила бы своих проводников. На собаке мы обнаружили несколько глубоких ножевых ран.
Пса надо было спрятать. Березкин отыскал в сторонке огромный муравейник. Мы разворошили его, уложили в него поглубже овчарку и забросали муравейник хвоей.
Через десять минут мы вышли к заброшенному зимовью, от которого уцелели лишь жалкие остатки - несколько врытых в землю и насквозь прогнивших столбов, торчавших из густого бурьяна.
Березкин принялся за осмотр деревьев, окружавших поляну, и через минуту окликнул меня.
— Вот видите?
– Он показал мне зарубки на белой коре березы.
– Значит, Фома Филимонович был здесь вчера и, не дождавшись Семена, ушел.
Я всмотрелся в зарубки.
— И Фома Филимонович придет сюда послезавтра, - продолжал Березкин.
— Почему именно послезавтра?
— А вот три надреза, видите?
Я кивнул.
Теперь оставалось лишь неясным, когда здесь был Кольчугин - до или после гибели Семена. Но на этот вопрос никто не мог ответить.
На обратном пути мы отволокли трупы гитлеровцев в чащу, тщательно убрали следы крови на тропинке, забрали оружие и поспешили вслед Логачеву и Ветрову.
39. ГЮБЕРТ СОБИРАЕТСЯ НА ОХОТУ
Горе замутило Танины глаза. Потух в них лучистый, чудесный блеск, и на смену ему пришло выражение безмерного горя. В Тане что-то сразу надломилось. И что меня пугало -она не плакала. Сухими, невидящими глазами она смотрела вдаль и бродила по лагерю, и все мы понимали, как тяжело дается ей это внешнее спокойствие. Никто не пытался утешать ее, так как каждый из нас нуждался в утешении. У Тани не было слов выразить свою боль, не находили слов и мы. Все, начиная с меня, самого старшего по возрасту, и кончая самым молодым - Сережей Ветровым, понимали, что обычные слова утешения здесь не нужны и бесполезны. Говорить пустые, ничего не значащие фразы мы не хотели. Бывают в жизни моменты, когда молчание лучше всего выражает чувство человека.