Конец означает начало
Шрифт:
Сталин, не доверявший целиком даже своему ближайшему окружению, настолько поверил в честное слово Гитлера, что оказался глух к предупреждениям, идущим от Черчилля и американского правительства, сообщениям по дипломатическим каналам, шифровкам из посольства СССР в Германии, многочисленным донесениям разведки и т. д. «Сталин несёт ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков,— справедливо писал К. Симонов.— Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к её предотвращению» [673].
Вплоть до нападения Германии на СССР Сталин не сделал ни одной попытки установить политический контакт
Между тем Гитлер 18 декабря 1940 года подписал «Директиву № 21. План „Барбаросса“», а 9 января 1941 года на совещании с высшим военным командованием заявил о близком нападении на СССР. Он мотивировал это тем, что «хотя сейчас русские вооружённые силы — это обезглавленный колосс на глиняных ногах… лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности» [674].
С декабря 1940 года усилилось политическое давление Германии на Балканах, где Гитлер начал демонстративно игнорировать своего партнёра, а затем и вовсе действовать наперекор ему. 8 февраля 1941 года германские войска вступили в Румынию. Однако, несмотря на все новые агрессивные акции Германии в этом регионе, Сталин ограничивался протестами по дипломатическим каналам и косвенным выражением недовольства германской политикой в печати.
«История вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждёт,— писал Черчилль в книге «Вторая мировая война».— До тех пор мы их считали расчётливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками… Если брать за критерий стратегию, политику, дальновидность и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны полностью растяпами» [675].
В январе, когда в мировой печати появились первые слухи о вводе немецких войск в Болгарию, Сталин ограничился публикацией заявления ТАСС, в котором говорилось: «Если немецкие войска в самом деле имеются в Болгарии и если их дальнейшая переброска в Болгарию действительно имеет место, то всё это произошло и происходит без ведома и согласия СССР, так как германская сторона никогда не ставила перед СССР вопроса о пребывании или переброске немецких войск в Болгарию» [676].
Германские власти проигнорировали этот недвусмысленный намёк на нарушение статьи советско-германского пакта о консультациях. 2 марта 1941 г. было опубликовано сообщение о присоединении Болгарии к Тройственному пакту. В тот же день германские войска вступили на территорию Болгарии. Советское правительство в ответ ограничилось очередным сообщением ТАСС, которое Геббельс в своём дневнике прокомментировал следующим образом: «Москва публикует наглое коммюнике: занятие Болгарии усиливает опасность войны и поэтому Россия больше не может поддерживать политику Софии. На мой взгляд, это холостой выстрел в воздух. Мы на это никак не реагируем… Решают не коммюнике, а реальности» [677].
Ещё более драматично складывались события в Югославии. 25 марта 1941 г. югославское правительство подписало протокол о присоединении к Тройственному пакту. Известие об этом вызвало во всей стране мощный взрыв народного негодования, нашедшего отражение в многочисленных массовых митингах протеста под лозунгами «Лучше война, чем пакт»; «Белград — Москва — единственное спасение». Опираясь на широкое возмущение масс прогерманской политикой правительства, группа высших офицеров совершила 27 марта государственный переворот. К власти пришло правительство Д. Симовича, которое обратилось к Советскому правительству с предложением заключить военно-политический союз «на любых условиях, которые предложит Советское правительство, вплоть до некоторых социальных изменений, осуществлённых в СССР, которые могут и должны быть произведены во всех странах». Новое югославское правительство выразило готовность «немедленно принять на свою территорию любые вооружённые силы СССР, в первую очередь авиацию» [678]. Всё это никак не походило на ситуацию, предшествовавшую интервенциям СССР в 1939—1940 годах, осуществлённым вопреки воле и желанию правительств оккупированных стран. Но к этому времени существенно изменилась международная ситуация и прежде всего советско-германские отношения. Поэтому Сталин не решился пойти так далеко, как этого просило югославское правительство, и выразил готовность лишь подписать договор с Югославией о дружбе и ненападении, о заключении которого он предварительно известил немцев.
Вечером 4 апреля 1941 г. Молотов вызвал Шуленбурга в Кремль, чтобы сообщить: «Югославское правительство предложило Советскому правительству
Пятого апреля договор между СССР и Югославией был подписан. В 5 часов утра 6 апреля, когда в Москве только что закончился банкет, устроенный по поводу подписания договора, немецкие войска напали на Югославию. В результате войны, продолжавшейся 11 дней, Югославия капитулировала, причём от Сталина не последовало ничего похожего на протест против оккупации Германией Югославии.
В конце апреля без всяких консультаций с Советским правительством немецкие войска были введены в Финляндию. Единственной реакцией советской стороны на этот шаг была публикация сообщения корреспондента «Правды» из Таллина, в котором говорилось, что, «по полученным здесь достоверным сведениям, 26 апреля в финляндский порт Або (Турку) прибыли 4 германских транспортных парохода, с которых выгрузились немецкие войска в количестве около 12 тысяч человек с вооружением, танками, артиллерией и т. д.» [680].
Даже в этих условиях Сталин не прекращал попыток доказать Гитлеру свою «добрую волю» и лояльность по отношению к Германии. В стремлении умиротворить Гитлера он зашёл так далеко, что разорвал дипломатические отношения СССР с эмигрантскими правительствами Бельгии, Югославии, Норвегии и Греции под тем предлогом, что эти страны ввиду их оккупации Германией утратили свой суверенитет [681].
Единственное, на что решился Сталин без консультаций с Германией,— это подписать 13 апреля 1941 г. пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией. Переговоры о заключении этого пакта велись Молотовым с японским послом на всём протяжении 1940 года, причём при этих переговорах Молотов выдвигал следующее соображение: заключая договор с СССР, Япония получит серьёзные выгоды, поскольку «она улучшает свои позиции на Севере для того, чтобы развить активные действия на Юге» [682]. Иными словами, Молотов прямо толкал Японию на агрессивные действия против США и на захват британских, французских и голландских колоний в Юго-Восточной Азии.
Во время отъезда из Москвы министра иностранных дел Японии Мацуоки, подписавшего пакт, Сталин и Молотов внезапно появились на вокзале. Как вспоминал Молотов, «этого не ожидал никто, потому что Сталин никогда никого не встречал и не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть ли не внесли его в вагон» [683]. Затем Сталин стал выказывать подчеркнутые знаки внимания присутствовавшим на вокзале Шуленбургу и заместителю военного атташе Германии в СССР Кребсу, заявив им: «Мы должны остаться друзьями, и для этого вы теперь всё должны сделать». Геббельс прокомментировал в своём дневнике этот эпизод следующим образом: «Сталин и Молотов провожают Мацуоку на вокзале. Сталин обнимает германского военного атташе и при этом заявляет: Россия и Германия будут вместе идти к одной цели. Это великолепно и в настоящий момент должно быть отлично использовано нами! Мы уж постараемся с соответствующей силой звука донести об этом до всеобщего сведения. Как хорошо обладать силой! Сталин явно не имел охоты познакомиться с германскими танками» [684].
Спустя несколько дней Геббельс столь же саркастически комментировал в дневнике статью, накануне появившуюся в «Правде»: «Ничего против Германии там не имеют. Москва, говорится в статье, хочет мира и т. п. Значит, Сталин почуял, что уже запахло жареным, и машет оливковой ветвью мира. Русская карта больше не бьёт» [685].
Как бы для того, чтобы продемонстрировать Гитлеру свою слабость и нежелание портить с ним отношения, Сталин отверг предложения военных о пресечении резко участившихся облетов немецкой авиацией советской территории и распорядился оставлять без внимания вопиющие факты нарушения германскими солдатами советской границы. Даже в случае убийства немцами советских пограничников дело ограничивалось устными протестами советского посольства в Берлине заместителю Риббентропа Вейцзекеру [686].