Конец пути
Шрифт:
– Хочешь, пошпионим? – шепнул я Ренни на ухо, поддавшись минутному порыву. – Давай, это же здорово! Наблюдение животных в естественных условиях обитания.
Ренни ошарашенно поглядела на меня.
– Зачем?
– Ты хочешь сказать, что никогда ни за кем не подсматривала – если человек один? Это же такой кайф! Ну, давай, пакостить так пакостить! Ничего более подлого по отношению к другому человеку и сделать нельзя!
– Джейк, ну и дрянь же ты! – прошипела Ренни. – Он просто читает! Ты что, первый день с ним знаком?
– В смысле?
– Настоящие люди, когда одни, такие же, как всегда. Никаких масок. Они аутентичны, понимаешь: что ты видишь, то и есть на самом деле.
– Чушь собачья. Аутентичных людей не бывает. Давай глянем. – Нет.
– А я гляну. – Я подкрался к окну, нагнулся и заглянул
– Сюда, быстро! – Пакостник должен пакостить: вот я и напакостил.
Она нехотя подошла к окну и пристроилась рядом.
Это и впрямь величайшая мерзость – подглядывать за человеком, который знает, что он совершенно один. Джо Морган, вернувшись со своего бойскаутского мероприятия, и в самом деле, скорее всего, собирался почитать, потому что на столе и на полу у книжного шкафа лежали раскрытые книги. Но Джо не читал. Он стоял точно в центре пустой просторной комнаты, одетый в форму, и отточенно и четко выполнял команды. Кру-гом! Нал-право ррав-няйсь! Смирно! Вольно! Он отдавал честь, резко, лицо его горело, и кончик языка был высунут наружу, а потом он принялся скакать по комнате – вертясь, делая пируэты, кланяясь, подпрыгивая, вскидывая ноги. Я смотрел как зачарованный, потому что, наверное, даже в самые мои дикие минуты (а у холостяков такие случаются) мне до него было далеко. Ренни дрожала вся, с головы до пят.
Ага! Джо поймал свой собственный взгляд в маленьком настенном зеркале. Что? Чтэ-э? Эй, ты там! Он подошел поближе, сделал реверанс, и приблизил лицо к самому стеклу. Мистер Морган, не так ли? Как она жизнь, мистер Морган? Бла блу бла. Уу-у-у бла-блу слву-арп. Он корчил самому себе рожи, оттягивая уголки глаз, разблублепливая губы в стороны, напузыривая щеки. Миффер Моргл. Ньейнг ньянг ньюмпф. Вглиббл вглоббл вглап. Вглигги блуу\ Фслаки фслаки фею.
Он подтолкнул очки по переносице вверх. Услышал что-то? Да нет. Он вернулся к письменному столу и вроде как сел за книжки, повернувшись к нам спиной. Спектакль, судя по всему, был окончен. Хотя – погодите-ка, один момент – ну, точно! Он повернулся совсем чуть-чуть, и мы увидели: заткнув старательно кончик языка в угол рта, Джо мастурбировал и ковырял при этом в носу. И напевал, должно быть, в такт задорную песню.
Ренни была уничтожена. Она закрыла глаза и прижалась лбом к подоконнику. А я стоял с ней рядом, вне пробивавшейся из ярко освещенной комнаты полоски света, и гладил, гладил ее по голове, нашептывая ей на ухо на том лишенном грамматики и слов безумном языке, которому она меня обучила, чтобы успокаивать лошадей.
Глава шестая
В сентябре настало время повидаться с Доктором
В сентябре настало время повидаться с Доктором еще раз: и как-то утром, в первую же неделю месяца, я поехал в Центр Ремобилизации. Погода была чудесная, и изрядное число других его пациентов, весьма немолодых мужчин и женщин, принимали воздушные ванны, рассевшись рядком у самого крыльца кто в креслах-каталках, кто в допотопных камышовых креслах. Как обычно, глядели они на меня исподлобья: любого рода визитеры, в особенности же визитеры моих лет, на Ферму забредали нечасто и прием встречали отнюдь не самый сердечный. Не обращая внимания на их суровые взгляды, я пошел засвидетельствовать почтение миссис Доки, сестре-регистраторше. Я нашел ее в приемной, Доктор был там же.
– Здравствуйте, Хорнер, – просиял Доктор.
– Здравствуйте, сэр. Добрый день, миссис Доки.
Миссис Доки, большая мужиковатая баба, кивнула в ответ, как то и было у нее заведено, не говоря ни слова, а Доктор велел мне подождать его в Комнате Директив и Консультаций, каковая, вместе со столовой, кухней, приемной, ванной и Комнатой Процедур, занимала первый этаж этого старого каркасного дома. Верхний этаж переделали – убрали перегородки между бывшими там когда-то спальнями и сделали два больших дормитория, мужской и женский. У Доктора наверху тоже была своя маленькая спальня, а еще там были две ванных комнаты. Я тогда и понятия не имел, где спит миссис Доки, да и вообще, ночует она на Ферме или нет. Она была женщина до крайности необщительная.
В первый раз я встретил Доктора по чистой случайности – по счастливой случайности – 17 марта 1951 года в помещении, которое на Пенсильванском вокзале в Балтиморе
Однако 16 марта 1951 года, сдав устный экзамен, но даже и не приступив еще к работе над самой диссертацией, я собрал чемодан и съехал с квартиры, чтобы просто куда-нибудь прокатиться. Приучившись с недавних пор не слишком интересоваться причинами и биографическими подробностями, я склонен приписать сей порыв обычному именинному синдрому, той разновидности сплина, которая близко знакома достаточно большому количеству людей, что, в свою очередь, освобождает меня от необходимости давать дальнейшие пояснения. Именинный синдром, скажем так, напомнил мне, что у меня нет никаких самоочевидных причин издеваться над собой, чем я, собственно, и занимался вплоть до семи часов вечера 16 марта 1951 года. В кармане у меня было тридцать долларов и еще какая-то мелочь; упаковав чемодан, я взял такси, доехал до Пенсильванского вокзала и встал в очередь к билетной кассе.
– Слушаю вас? – сказал кассир, когда очередь дошла до меня.
– Хм – вам это может показаться театральным, – сказал я, несколько смешавшись, – но у меня тридцать долларов или около того, и я хочу куда-нибудь уехать. Не будете ли вы так любезны сказать мне, докуда я могу добраться с этой станции, ну, скажем, за двадцать долларов?
Кассир не выказал ни тени удивления. Он подарил меня понимающим, если не сказать сочувственным, взглядом и сверился с чем-то вроде таблицы.
– Вы можете доехать до Цинциннати, штат Огайо, – сообщил он. – Можете доехать до Крестлайна, штат Огайо. Так, поглядим еще – вы можете доехать до Дейтона, штат Огайо. Или до Лимы, штат Огайо. Вот, кстати, славный городишко. У моей жены родственники как раз живут неподалеку от Лимы, штат Огайо. Хотите туда?
– Цинциннати, Огайо, – неуверенно повторил я. – Крестлайн, Огайо; Дейтон, Огайо и Лима, Огайо. Огромное вам спасибо. Я еще подумаю, а потом подойду за билетом.
Итак, я отошел от окошка билетной кассы и сел на скамейку в самом центре зала ожидания, чтобы принять решение. Вот там-то у меня и вышли все мотивы, вроде как в машине кончается бензин. Причины ехать в Цинциннати, Огайо, у меня не было ровным счетом никакой. Как и причины ехать в Крестлайн, Огайо. Или в Дейтон, Огайо; или же в Лиму, Огайо. Не было также причин ехать обратно в "Брад-форд", как, по большому счету, и вообще куда бы то ни было ехать. Причин не осталось никаких и ни для чего. Мои глаза – если воспользоваться несколько неточным наблюдением Винкельмана насчет глаз античных статуй – были слепы для здешнего мира, глядели в вечность, созерцали конечные пределы, а если уж доходит до такого, резонов делать хоть что-нибудь просто не существует – даже сфокусировать глаз и то незачем. Кстати, может быть, именно по этой причине статуи и стоят себе смирно. Болезнь, называемая космопсис, то бишь космическое зрение, овладела мной. Когда на тебя такое находит, чувствуешь себя примороженным, совсем как лягушка-бык, которой фонарь охотника ударит прямо в глаза, вот только при космопсисе нет никакого охотника и нет хватательного движения руки, чтобы прервать состояние транса, – есть только свет.
Вокруг меня суетились близорукие твари, вбегали и выбегали из дверей, ведущих на платформы; поезда прибывали и убывали в неизвестную мне даль. Женщины, дети, торговцы мелочным товаром, солдаты и носильщики неслись через зал ожидания, пытаясь поспеть к отходящему поезду, а я сидел, недвижный, на скамье. Чуть погодя Цинциннати, Крестлайн, Дейтон и Лима выветрились у меня из головы, и место их заняла ключевая фраза, камертон моего сознательного бытия, Пепси-кола в точку бьет, произносимая – про себя, естественно – медленно и с подвыванием, на манер оракула. Потом и она, в свою очередь, растаяла во мгле, и ничто не пришло ей на смену.