Конец пути
Шрифт:
– То есть?
– Разве не понятно? – спросила меня Ренни, а Джо откинулся в шезлонге и расслабился. – Суть в том, что у человека могут возникнуть самые разноречивые желания или нежелания – ну, скажем, нежелание ехать к нам на обед и нежелание нас обидеть. Но раз уж ты все-таки приехал, значит, второе было сильней, чем первое: при прочих равных ты бы к нам не поехал, но прочих равных не бывает никогда, и тебе дешевле было с нами отобедать, чем обидеть нас отказом. И ты приехал
– случилось именно то, чего ты к конечном счете хотел сам. Тебе не следовало говорить, что ты пообедаешь с нами, хочешь ты этого или нет, тебе следовало бы сказать, что ты пообедаешь с нами, если желание ехать пересилит в тебе
– Это вроде как сложить плюс сто и минус девяносто девять, – сказал Джо.
– В ответе получаешь плюс пшик, но все-таки плюс. Вот тебе еще одна причина, по которой глупо извиняться за сделанное тобой – на том основании, что ты этого делать не хотел; раз сделал, значит, хотел сделать. Об этом важно вспоминать почаще, особенно если ты преподаешь историю.
Я заметил, как покраснела – едва заметно – Ренни при упоминании об извинениях.
– Ммм, – ответил я Джо, на самый что ни есть недирективный манер.
Глава пятая
Неловкая сила Ренни привлекала меня
Неловкая сила Ренни привлекала меня в течение нескольких недель, последовавших за обедом из креветок, риса, пива и ценностей, которым меня угостили Морганы. Была неловкость физическая, была неловкость речевая – Ренни могла споткнуться на ровном месте, могла и сморозить незаметно для себя нечто несусветное, – и мне было любопытно, от чего это в ней: от врожденной дубоватости или от силы, природной и лишенной грации.
По крайней мере, в самом начале наших тренировок я думал о ней именно так. Я смотрел на нее свысока, я был исследователь, а она – предмет исследования, но высокомерен я не был и к любопытству примешивал изрядную долю симпатии. Да и чувство превосходства пришлось как нельзя более кстати и помогло мне с честью одолеть первый этап обучения, иначе, боюсь, я просто махнул бы на все рукой. Страшила меня не работа, а неизбежное при овладении чем-то новым состояние дискомфорта, дурацкое мироощущение новичка, салаги, и вряд ли я когда-нибудь научился бы ездить на лошади (гипертрофированным интересом к данному виду спорта я и раньше не страдал), если бы эти особого рода любопытство и особого рода чувство превосходства не уравновешивали уязвленной гордости.
Ренни была великолепной наездницей и отменным учителем. Выезжали мы обыкновенно по утрам, довольно рано, иногда после ужина, и делали это каждый день, если дождь не стоял стеной. Я подруливал к дому Морганов в половине восьмого или в восемь, а то и раньше, и садился с ними завтракать; потом Джо принимался за дневную норму книг и конспектов, а Ренни, мальчики и я делали еще четыре мили до фермы. Миссис Макмэхон, мать Ренни, брала на себя детей, а мы отправлялись кататься. Она ездила на горячем мышастом жеребце-пятилетке пятнадцати ладоней в холке (ее характеристика), по имени Том Браун; мне досталась гнедая кобыла Сюзи, семи лет от роду, с белым пятном на морде, шестнадцати ладоней, которую и Ренни и ее отец в один голос провозгласили покладистой, хотя мне она показалась весьма норовистой. Отец Ренни держал эту пару для собственного удовольствия, но выгулять их как следует время у него выдавалось нечасто, так что идея Джо и ему пришлась по вкусу. Первое, что он сказал, когда увидел нас в надлежащей сбруе (Ренни настояла, чтобы я купил себе хлопчатобумажные галифе и специальные сапоги), было: "Н-да, Рен, я вижу, Джо приглядел тебе компаньона!"
– Это Джейк Хорнер, па, – отрывисто сказала Ренни. – Я буду учить его верховой езде. – Ей показалось, что отец выдал мне что-то, о чем мне вовсе не обязательно было знать, а именно, что идея у Джо родилась не спонтанно, а была продумана заранее, – и сама эта мысль сделала ее еще более неловкой. Она тут же ушла на выгон, где паслись обе лошади, оставив нас с мистером Макмэхоном обмениваться рукопожатиями
Нет нужды входить в подробности процесса обучения: это и не слишком интересно, и мало что может добавить к написанному мной портрету Ренни. Едва ли не единственная деталь, которая была мне известна до начала наших занятий: на лошадь садятся с "ближнего", то бишь левого бока; и даже этот крошечный параграф лошадиного устава, как выяснилось, действовал не всегда. Меня посвятили в тайну мундштуков и недоуздков, трензелей и цепок, уздечек и шенкелей, а также аллюров со всеми их разновидностями. Я прошел через все обычные ошибки начинающих наездников – висел на стременах, цеплял ногами, откидывался в седле – и понемногу свел их на нет. То обстоятельство, что я поначалу до судорог боялся свою зверюгу, к делу не относится, потому что я ни при каких обстоятельствах не выказал бы страха перед Ренни.
Сама она была "сильной" наездницей – шенкелями орудовала по полной программе, и склонный к импровизациям Том Браун ходил у нее как шелковый, -однако большая часть ее отрывистых рекомендаций была направлена как раз на то, чтоб я ими не злоупотреблял.
– Перестань стесывать ей бока, – бросала она мне на ходу. – Ты пятками даешь ей понять, чтобы она шла быстрее, и сам же ее сдерживаешь, руками.
Час за часом я практиковался в езде шагом, рысью или мелким галопом (обе лошади были трехаллюрные), без седла или без поводьев. Я усвоил, как вести в поводу лошадь, которой нужно совсем в другую сторону; как предугадать заранее, что вот сейчас она шарахнется вбок, или вскинется, или понесет, и сделать так, чтобы этого не произошло; как ее седлать, и взнуздывать, и чистить.
У Сюзи, моей кобылы, была дурная привычка кусать меня, когда я подтягивал подпругу.
– Дай ей как следует по носу, – велела мне Ренни, – а в следующий раз держи ее левой рукой покрепче за холку, и она не станет вертеть головой куда не надо.
Том Браун, ее жеребец, имел обыкновение высоко вскидывать задом два или три раза, как только его выводили из стойла. Однажды, когда он именно так и сделал, я пришел в ужас, увидев, что Ренни откинулась в седле так далеко, как только позволяли поводья, покуда Том не потерял равновесия и не начал, молотя копытами воздух, с испуганным ржанием падать через спину навзничь. Ренни пулей вылетела из седла и успела уйти из опасной зоны буквально за секунду до того, как тысяча сто фунтов конского веса грохнулись оземь; она поймала поводья прежде, чем Том успел встать на ноги, и успокоила его буквально в несколько секунд, нашептывая ему что-то на ухо.
– Будет ему урок, – усмехнулась она. Но:
– Ты сам виноват, – мне, когда Сюзи выкинула как-то раз со мной ту же самую штуку. – Она знает, что ты еще только учишься. Не тушируй ты ее, Христа ради; она станет вести себя лучше, когда ты как следует научишься ею управлять.
И слава богу, потому что, если бы Ренни дала мне понять, что Сюзи требуется тот же урок, что и Тому, я бы из чистой гордыни попытался повторить ее подвиг. Меня вообще нетрудно испугать; я по сути своей человек весьма робкий, вот только тщеславие чаще всего заставляет меня об этом забыть.
Короче говоря, мало-помалу я стал неплохим лошадником и даже научился свободно чувствовать себя в седле, но вот энтузиаст конного спорта из меня никак не получался. Овчинка была что надо, но выделки все равно не стоила. Мы с Ренни изъездили за август большую часть округи; выглядело это следующим образом: час-полтора в седле, потом отдых минут на пятнадцать-двадцать и к дому. К тому времени как мы успевали расседлать, вычистить и накормить лошадей, переваливало за полдень: мы забирали мальчиков, ехали назад в Вайкомико, к позднему ленчу, за которым Джо, опухший от книжек, расспрашивал меня или Ренни о моих успехах.