Конец республики
Шрифт:
II
Антоний веселился, как легкомысленный юноша. В кругу «неподражаемых» (так называлась изысканная придворная молодежь) он предавался утонченной восточной чувственности. Однако ни разврат, ни празднества, ни пиры не могли отвлечь его от упорной мысли, не дававшей покоя: он мечтал о повторении похода на Парфию, советовался о нем с друзьями, но они отговаривали его от похода, помышляя о возвращении в Италию, и, опасаясь новой гражданской войны, не желали развода Антония с Октавией.
Клеопатра, окруженная вольноотпущенниками и евнухами, вела борьбу с враждебно настроенными к ней друзьями Антония: она боялась, что римлянин бросит ее ради Октавии и уедет в Италию, а тогда Египет был бы обречен, и дети остались бы без царского наследия, потеряли бы египетский престол.
Так размышляла однажды Клеопатра, раздраженная слухами о происках приближенных Антония. Она знала, что супруг колеблется в выборе между ней и Октавией, и это усиливало ее злобу против римлян, которых она считала своими личными врагами, в особенности Домиция Агенобарба.
«Я хочу объявить Марка Антония египетским царем, а он колеблется», — думала она, искоса поглядывая на голубоглазую Ирас и румянощекую Хармион, двух девушек, допущенных лишь недавно к ее особе: одна убирала ее волосы, а другая покрывала ее ногти бледнорозовым лаком. Раньше на их обязанности было сопровождать царицу в палестру и гимназий, прислуживать ей во время телесных упражнений и одевать ее после них. А теперь Клеопатра, недовольная Атуей, которую подозревала в ночных любовных похождениях с молодыми вольноотпущенниками (она была беременна), отстранила ее от себя, а вместо нее сделала своими приближенными, подругами и советницами Ирас и Хармион. Царица поручила им следить за Атуей и узнать, кто ее любовник. Попытки девушек оказывались все время тщетными, и только накануне случай помог им: в саду они подстерегли Атую, пришедшую на свидание, и увидели, как она обнимала Антония. Ошеломленные, не зная, что делать, Ирас и Хармион боялись сказать об этом Клеопатре, зная ее мстительность, однако неприязнь к Атуе? и боязнь, что царице вздумается вновь приблизить к себе девушку, взяли верх, и они решили сообщить Клеопатре о ночном свидании.
— Великая царица, — прервала молчание Ирас, — ты, заботящаяся о земле Кем с материнской любовью, поручила нам подсмотреть за Атуей, и вчера мы увидели ее соблазнителя…
— Кто? — отрывисто спросила Клеопатра, и глаза ее потемнели: она не любила мужей, заглядывавшихся на других женщин, считая, что только она одна достойна любви и обожания; завидовала счастливым любовникам и готова была на все, чтобы разлучить их, внести рознь, недовольство, возбудить их ревность. — Кто? — повторила она, схватив шпильку.
Девушки отшатнулись.
— Марк Антоний, — доложил высоким пискливым голосом кривой на левый глаз евнух Мардион. — Прикажете принять?..
Расширенными глазами, с исказившимся лицом смотрела царица на девушек. Мардион выкрикнул имя, которое не смел вымолвить язык Ирас.
Клеопатра ожидала ответа. Девушки молчали.
— Он? — шепнула она.
Побледнев, Ирас наклонила голову. Царица засмеялась хриплым горловым смехом.
— Пусть войдет, — сказала она.
Антоний вошел с улыбкой на губах, нарядный, легкий, несмотря на свою тучность. На голове у него был лавровый венок, борода тщательно завита, великолепный гиматий спускался с плеч, и ровные строгие складки красиво выделялись на его грузной фигуре.
— Привет царице, да хранят ее Озирис и Изида!
— Привет и тебе, Марк Антоний, — со смехом ответила Клеопатра и обратилась к Хармион: — Посыпь мои ноги фессалийским мелом и надень золотистые сандалии с жемчужинами. День опять будет жаркий.
Антоний сел в кресло, услужливо пододвинутое Ирас, и непринужденно заговорил:
— Не совершить ли нам сегодня прогулку по морю? Посейдон дремлет, а Гелиос и Эол позаботятся, чтобы было тепло и не так жарко, как в городе или даже в садах Лохиаса. Дети будут довольны. Мы можем поехать всей семьей.
— Всей семьей? — с изумлением спросила Клеопатра, и в ее голосе он уловил насмешку.
— Что тебя удивляет? Кроме нас двоих, поедут Цезарион и Антилл, а меньших детей мы не возьмем — пусть останутся с кормилицами и няньками…
— Ты назвал четверых взрослых, а почему бы тебе не пригласить пятого — кого-нибудь из приближенных?
Антоний с недоумением посмотрел на нее.
— Я говорю об Атуе, — продолжала царица, небрежно обмахиваясь веером из павлиньих перьев.
Антоний почувствовал ловушку («Знает», — подумал он), но не смутился.
— Атуя… Атуя, — выговорил он, как бы припоминая. — Это та маленькая девушка, которая тебе прислуживала? Скажи, почему я ее у тебя не вижу?..
— Почему не видишь? Она, подлая, имеет любовника, забеременела, и я прогнала ее!..
— Она… любовника?.. Не может быть!.. Но я не понимаю, отчего ты заговорила о ней?
Клеопатра вскочила: прекрасное лицо исказилось, рот кривился, и она с ненавистью смотрела на спокойное лицо Антония.
— Пусть Изида сядет и успокоится, — сказал римлянин. — Озирис терпеливее и мудрее своей божественной супруги.
Это была насмешка. И царица, не владея больше собой, крикнула:
— Ты ее любовник, ты!.. И бери ее с собой, если посмеешь… если не стыдно тебе взрослых детей.,, если ты, мерзкий пес, собираешь всех сук…
— Молчать! — громовым голосом крикнул Антоний. — Еще слово..,
Но Клеопатра, терзаемая обидой, ревностью и злобой, не помнила себя от ярости. Подбежав к Антонию, она ухватилась обеими руками за его гиматий и повторяла, брызгая слюною:
— Блудливый пес, падаль!.. Подожди, я…
Антоний легко освободился от ее рук. Повелев девушкам уйти, он сказал царице: