Конец республики
Шрифт:
— Гибриду!
— Пусть так, но все же имеющему некоторое право…
— Право? Клянусь богами, я давно замечал, что у тебя нет винта в голове…
— И все же ты сделаешь так, как я говорю… Октавиан злобно засмеялся и повернулся к Меценату, избегавшему принимать участие в споре.
— Твое мнение?
Меценат начал издалека: он говорил о Юлии Цезаре и Клеопатре как о влюбленных супругах, намекнул на Цезариона и вдруг вымолвил как бы в раздумьи:
— Какая разница между сыновьями законными и усыновленными? Кому должно отдать предпочтение? Я думаю — законному.
— Цезариону? — бледнея, спросил Октавиан.
— Ему. Поэтому нужно доказать, что Цезарион — гибрид, даже не гибрид, а сын Клеопатры от кого угодно, только не от Юлия Цезаря.
— А как доказать?
— Это можно сделать. Примирись с Клеопатрой, стань ее любовником.
Октавиан с бешенством взглянул на него.
— Друг, ты несдержан на язык. Если бы эти слова были сказаны мне другим, я приказал бы у него отрезать язык.
— А так как это сказал я…
— …то ступай на форум к храму Сатурна и возвращайся не раньше, чем придумаешь выход из положения.
— Ты хочешь, чтобы ночная стража помяла мне бока?
Октавиан улыбнулся — гнев уже прошел.
— Надень пенулу, помолись манам и ступай, — молвил он, искоса поглядывая на него. — Только не сочиняй, заклинаю тебя Аполлоном, напыщенных стихов, похожих на древние стихи, иначе мы назовем их надушенными завитушками. Делай, что приказано. Торопись медленно.
Когда Меценат ушел, Октавиан сказал Агриппе:
— Думай и ты. Жаль, что нет Вергилия: бедный, где он теперь? В Капуе, Неаполе или на Капрее? А он дал бы добрый совет…
— Тебе понравилась II книга «Георгик»? Октавиан пожал печами.
— Восхваление трудолюбия, суровости, скромности и благочестия похвально, — говорил он, — но вот Гораций… совсем нетерпимы его нападки на культуру и богатства Зачем нападать на то, что ты приобрел или чем сам пользуешься? А ведь Гораций культурен и богат…
— Меценат иного мнения, — сказал Агриппа, — он подарил Горацию виллу в Сабинской области с несколькими рабами и большим участком леса.
Агриппа медленно ходил по атриуму, рассматривая изображения на стенах: на одной была воспроизведена битва при Заме и бегство Ганнибала, на другой Сулла, вступающий в охваченные огнем Афины. Агриппа думал об Октавиане, который, повидимому, был польщен похвалами Вергилия и досадовал на сдержанность Горация.
Он остановился, смотрел несколько мгновений на Окгавиана.
— Рассердишься ли ты на меня, Цезарь, или нет, но я скажу тебе правду: народ стонет от налогов, ропщет, проклинает тебя… Я слышал, как на конциях чужестранцы насмехались над плебеями, величая их охлократами; они кричали, что объявленная тобой и Антонием охлократия — новая форма рабства, и спрашивали, долго ли плебс будет терпеть тиранию дуумвиров. Выступали некие Понтий и Лициния и призывали народ к борьбе с тобою.
— Когда это было? Почему ты не сказал мне в тот же день?
— Говорить тебе, Цезарь, все равно, что толочь воду в ступе: ты упрям…
— Избавь меня от этих обвинений: упрямство и непокладистость скорее свойственны тебе, чем мне… Пока ты ходил и рассматривал картины, а Меценат размышляет у храма Сатурна, я придумал, что делать: я воспротивлюсь в сенате восточной политике Антония, несмотря на то, что он страшно могущественен. Я выступлю борцом народного движения против расчленения Рима и буду возражать против дарений, сделанных Антонием в Александрии. Для этого я решил добиться консульства и выступить в сенате против Антония.
— Ты идешь на разрыв с ним?
— Срок триумвирата кончается в будущем году…
— Ты думаешь вернуться к частной жизни? Помолчав, Октавиан тихо сказал:
— Неужели ты мог подумать, что после такой борьбы, стольких лишений и волнений я смирюсь перед Антонием? Никогда. Нужно изменить общественное мнение в мою пользу и разжечь его против Антония, нужно привлечь народ на мою сторону… Ты хотел строить, и вот в будущем году, когда ты станешь эдилом, — дай работу беднякам, заткни им рты. Общество и чернь будут нашей опорой…
— А ты?
— Я уступлю консулат одному из друзей и вернусь в Далмацию. Ты же останешься в Риме, чтобы решить дело в мою пользу…
Вбежал Меценат, радостный, улыбающийся.
— Я придумал, Цезарь! — воскликнул он. — Ты останешься доволен.
— Придумал быстрее, чем спаржа сварилась, — это хорошо. Что же ты придумал?
Меценат стал развивать свою мысль. По его мнению, единственным выходом был прочный мир с Антонием, возобновление триумвирата еще на пять лет, с привлечением Цезариона: Египет будет присоединен к римской республике, Цезарион станет наместником или, вернее, союзным царем, правителем Египта, Антоний — правителем Востока и Парфии, которую он стремится завоевать, а Октавиан — правителем Запада.
— Таким образом, — заключил Меценат, — ты получишь сокровища Лагидов и власть над Египтом, свергнешь потом Цезариона и Клеопатру и уравновесишь свое могущество могуществом Антония.
— Ты еще не киснешь? — с улыбкою спросил Октавиан.
— Я хорошо себя чувствую. Почему ты заботишься о моем здоровье?
— Пусть о нем заботится добрая богиня Валетудо. Слушай: я не желаю возобновлять триумвират, не хочу вступать в союз с гибридом и не имею намерения делиться с ним Египтом. Твой совет плох, и я сам решу, что делать.