Конец света в Бреслау
Шрифт:
— Кто это? — Кнуфер снова поставил все на красное.
— Вы здесь впервые, не так ли? — крупье закрутил колесо обманутых надежд. — Это известный игрок и знаменитый…
«Дорогая Элизабет, я в Висбадене с понедельника и сопровождаю Бернарда фон Финкельштейна. Это один из режиссеров UFA, известный в начале двадцатых годов под псевдонимом Бодо фон Финкл. После этой краткой информации о моем нынешнем пребывании мои руки опускаются. Так много хочу тебе написать и не знаю, с чего начать. Может, от выезда из Вроцлава? Нет, трижды нет! Я даже не хочу упоминать название этого города, где случилось со мной столько нечестности. Конечно, не с твоей стороны, моя дорогая; все, что нас связывало, было так чисто и хорошо!
Я напишу тебе о том, что я делаю здесь, в Висбадене, и на чьей я теперь стороне. Фон Финкла я встретила пять лет назад в Берлине, когда пробовалась на роль второго плана в фильме «Усталая смерть» Фрица Ланга. Я произвела на него очень большое впечатление, потому что в тот день, когда он встретил меня, он пригласил меня на ужин и открыл мне самые сокровенные уголки своей души. Он оказался робким мужчиной, который — несмотря на большие деньги и отличную позицию в артистическом мире — хочет прежде всего любви, той чистейшей и полной восторга. Тогда он попросил меня о исполнении своего эксцентричного, интимного желания, а когда я — немного возмущена, хотя, признаюсь, также сильно заинтригована — отказалась, он умолял меня о прощении и поклялся доверить мне роль, которую я искала. Я встретилась с ним тогда еще несколько раз и — несмотря на его отчаянные и лихорадочные настояния — позволила ему только поцелуи моих туфель, что он сделал с большой радостью, отдавая мне таким образом честь и поклонение. Фон Финкл был настоящим джентльменом и очаровал меня культурой, а прежде всего любовью к искусству. Вышла бы за него замуж, если бы в ситуацию не вмешался мой покойный папа, который как раз тогда — после долгих поисков — нашел меня в Берлине, обругал фон Финкла грязным гудлаем (евреем) и забрал меня обратно в Пассау, где тогда моей руки просил один баварский землевладелец. Но я стала, однако, не баварской домохозяйкой, но в компании некоего художника — о, эта моя любовь к искусству! — я отправилась в Вроцлав, где довольно быстро познакомилась с изысканным обществом.
Но я возвращаюсь к фон Финклу. Когда несколько дней назад я приехала в Берлин, он уже ждал меня на вокзале, предупрежденный моим ночным звонком (к счастью, как ты знаешь, я никогда не выбрасываю блокноты с адресами и телефонами) — я позвонила в ту же ночь, когда меня изнасиловал Эберхард. Фон Финкл никак не изменился, все еще грустный, непонятый другими, полный комплексов и причудливых, темных потребностей. Я давала себе отчет, что — связываясь с ним — должна буду дать удовлетворение его желаниям, и решила сделать это уже в первый день. Даже не спрашивай, что это было, возможно, я когда-нибудь прошепчу тебе это на ухо. Достаточно того, что фон Финкл готов отдать за меня жизнь. Как легко сделать человека счастливым! Он стал уверен в себе и заявил, что — имея меня рядом — может взять на себя самую большую проблему. Он хочет получить состояние, чтобы финансировать новый фильм со мной в главной роли! Потому что — после анализа всего побега случайные совпадения, которые привели меня к нему и позволили получить ему высшее счастье — пришел к выводу, что существует высший детерминизм случаев, и он приехал со мной сюда, в Висбаден, чтобы добыть деньги и доказать свою теорию. И представьте себе — все время выигрывает…
— Правда? Это знаменитый фон Финкл? — Кнуфер собрал в эбеновую шкатулку гору фишек, которые выиграл, после того как дилер объявил «двадцать три красное». Закурил первую сегодня папиросу. — Как вас зовут?
— Рихтер, уважаемый господин…
— Скажите мне, Рихтер, зачем вы это все мне рассказываете? Ведь персоналу казино запрещено разговаривать с гостями! Крупье могли бы водить с игроками в различные сговоры…
— Мне все равно. И так я потеряю эту работу…
— Почему?
— Каждому крупье приписывается один и только один стол. — Рихтер по привычке закрутил рулетку, хотя Кнуфер больше уже не выказывал желания продолжать игру и, выпуская дым из сигары, пытался засунуть шкатулку в карман пиджака. — Мой стол считается плохим и никто с ним не играет. Если никто не играет, я не получаю чаевых, а ведь с чаевых живу, потому что наша зарплата… Простите, я не хотел ни о чем вас просить.…
— Вот сегодня твой стол уже feralny не плохой. Я за ним много выиграл. — Кнуфер отсчитал десять фишек и всунул их в карман фрака крупье. — Если хочешь получить больше, намного больше, сообщи мне обо всем, что делает эта блондинка со своим маленьким пидором.
Он похлопал Рихтера по плечу и покинул зал, преследуемый взглядами игроков, среди которых блондинка и сопровождающий ее невысокий мужчина произвели впечатление наиболее заинтересованных недавними действиями Кнуфера.
Кнуфер поставил фотографию Софи около телефона и осмотрел комнату. Куда только переносил взор — или на стену, обитую бледно-голубыми обоями в цветочек, или на испещренный трупами мух потолок, или на ширму, отделяющая железную кровать от умывальника — везде видел ее лицо, которое исчезало в инвертированных, черно-бело-серых мрачных оттенках.
Кнуфер почувствовал беспокойную неуверенность и потянулся у подпрыгивающей на рычаге трубке телефона. Он приложил ее к уху и услышал гессенский диалект телефониста, сообщающего, что только что был сделан звонок на вроцлавский номер 6381. Через некоторое время до него донесся спокойный голос абонента № 6381, который делал длительные паузы между словами, издавая из себя звуки, напоминающие пыхтение трубки.
— Добрый день, герр криминальдиректор, — Кнуфер, прижав к уху трубку наушника, приблизил голову к микрофону. — Я нашел ее. Она в Висбадене под именем Изабель Лебецайдер в компании некого Бернарда Финкельштейна. Да, я знаю о нем немного. Как я узнал об этом? У меня есть коллеги в Берлине, а телеграф работает быстро. Финкельштейн был в начале двадцатых известным режиссером… Правда, уверяю вас! Вы знаете имя Бодо фон Финкл? Конечно, это он самый. После периода славы он попал в какие-то неприятности. Был на заметке в берлинской полиции, в отделе нравов, как маниакальный игрок. Подозреваемый в съемках порнографических фильмов. Тут, в Висбадене, играет очень резко и выигрывает горы денег. Софи Мок, или Изабель Лебецайдер, очевидно, его хорошая муза.
— Прошу меня теперь внимательно выслушать, — Кнуфер услышал треск спички и почти почувствовал аромат табака «Австрия». — Вы должны изолировать эту женщину.
Голос умолк. Молчал также Кнуфер.
— Вы не понимаете? — забулькала слюна в чубуке. — Вы должны ее похитить и укрыть на месяц, два. До дальнейших распоряжений. Расходы не играют никакой роли.
— Я вас очень хорошо понял, директор Мюльхауз, — Кнуфер повесил трубку.
Крупье Рихтер с радостью подтолкнул огромную кучу фишек к безупречно белой манишке фон Финкла. Режиссер не выказал никакого чувства, вкрутил турецкую папиросу в длинный мундштук из слоновой кости и подал его своей светловолосой спутнице. Софи приняла его с задумчивостью и медленно подняла веки. Зеленое пламя ее глаз облизало собравшихся вокруг стола мужчин. Из-под рукавов смокингов выдвинулись несколько белоснежных манжет, зашумевшие бензиновые зажигалки в наманикюренных пальцах. Софи обняла ладонью в кружевной перчатке пухлые красные пальцы, в которых чуть не пропал блестящий конус, щелкающий голубоватым пламенем. Владелец пальцев был этим прикосновением так взволнован, что не чувствовал почти никакой боли, какой палил разогретый металл.
За столиком Рихтера играл только фон Финкл. Это был единственный занятый столик в казино. Все остальные были свободны, потому что сидящие рядом с ними до недавнего времени гости теперь окружали столик Рихтера. Крупье переживал ярко свой великий день и благословлял миг, когда фишки Кнуфера попали в нанесенную на зеленом сукне красно-черную клетку. Первая из них была началом большой серии Кнуфера, о которой говорили все, последняя — привлекла к этой игре Бода фон Финкла, который уже несколько часов окончательно подтвердил против всех гостей и персонала казино, что злые слухи, окружающие столик и остерегающие от него игроков, были глупым заблуждением, выдуманным, как считал Рихтер, завистливыми коллегами крупье.
Большая толпа сгущалась вокруг стола и почти не позволяла дышать крупье, игроку и блондинке-богине азарта.
— S'il vous plait (прошу вас), — воскликнул Рихтер. — Mes dames, monsieurs, faites vos jeux (дамы, господа, делайте ставки).
Фон Финкл отсчитал двадцать десятимарковых фишек и подтолкнул столбик к Софи, которая — к возмущению немногих наблюдающих игру дам — сделала над ним жест благословения. Затем фон Финкл бросил одну фишку в сторону сетки. Большая часть ее закрыла поле «двадцать восемь красное». Софи — по приказу фон Финкла — поставила двестимарковый столбик на поле двадцать восемь, а остальные фишки, пять таких столбов, на поле «красное». Публика вздохнула, потому что фон Финкл впервые не поставил «один к одному».
— Rien ne va plus (ставок больше нет), — Рихтер закрутил колесо рулетки, и в гробовой тишине раздался стук подпрыгивающего шарика в перегородках и легкий свист колеса, скользящегл в своем цилиндре. Через некоторое время колесо остановилось. Шум восторга разнесла толпа. Софи вскинула обе руки вверх, обнажив эпилированные подмышки. Выпало «девятнадцать красное». Столбик, стоящий на «двадцать один», отправился к Рихтеру, а фишки, лежащие на поле «красное» — в удвоенном числе — к фон Финклу. Тот с большим уважением поцеловал руку своей спутницы и бросил еще одну фишку, снова начав акцию детерминизма случаев. После «благословения» фишка упала на линию, разделяющую поля «девятнадцать красное» и «четное». Софи, фон Финкл и Рихтер наклонились над столом, а над ними замкнулся свод голов и плеч. Игрок встал, вздохнул, посмотрел на неохотно отстранившихся болельщиков.