Конец света в Бреслау
Шрифт:
Мок прислонился к стене сарая, открыл рот и ловил хлопья снега. Старый машинист подошел к нему и плюнул ему в лицо.
— Ты где был, — спросил он, — когда убивали этого ребенка?
Во двор ворвались двадцать полицейских в киверах и подпоясанных ремнями шинелях. Возглавлял их какой-то полицмейстер с саблей. Полицейские окружили людей и сарай. Толпа молча стояла и смотрела на усатые лица правоохранителей, на их кобуры и на высокие шапки. Мок все еще опирался на стену и чувствовал, как влажные снежинки щекочут его за хирургическим корсетом. Не подошел к полицейским, не представился, не хотел быть одним из них, он хотел быть железнодорожником, портным, экспедитором.
Во двор вошел Майнерер с несколькими вооруженными стойками и с каким-то мужчиной, несущим штатив фотографической камеры. Прошел насквозь через двор и направился в его угол, откуда доносилась характерный запах коровьего навоза. Тянулись там по всей высоте здания маленькие окрашенные в белый цвет окна уборной. В самый низко расположенной туалет входили прямо со двора по нескольким ступенькам.
— Там я его и запер, — Майнерер совершенно зря указал пальцем.
Стойка, сопровождающий Майнерера, двигался в указанном направлении. Остальные расстегнули кобуру и смотрели враждебно на толпу, которая грозно двинулась.
— Убить ублюдка! Люди! Убить этого ублюдка! — взревел машинист и бросился на ближайшего полицейского. Тот вытащил револьвер и выстрелил в воздух. Толпа послушно замерла. Мок почувствовал дрожь по всему телу и закрыл глаза. К нему пришли все трупы, которые он видел. Советник Гейссен угощал его сигарой, Гельфрерт дул в валторну, Хоннефельдер кричал «Sieg heil», а Розмари Бомбош обнажала с заманчивой улыбкой тощие бедра. Вот посетил его в этом мрачной сарае его отец, разложил инструменты и надел какой-то ботинок на обновленное копыто. Тогда шевельнулось старое одеяло, которым был прикрытием вигвам. Выползла из-под него девочка и присоединилась к другим упырям. Связанный на спицах шарфик затянут был на ее шее, а в боку торчал хорошо заточенный нож.
Мок накрыл обратно тело девочки и поднял револьвер. Он не хотел быть ремесленником или коммивояжером. Он не хотел быть также хранителем закона. Он хотел быть палачом. Он достал из кармана полицейское удостоверение, протиснулся сквозь толпу и побежал в сторону уборной. Двое стойков вытащили оттуда мужчину, который был прикован наручниками к движущейся педали шлифовалки. Этот человек окоченел от холода, а его синие губы двигались, как будто в молитве. Его одежда — рабочий фартук и комбинезон — была покрыта кровью. Полицейские пинком бросили его на землю. Шлифовалка ударила его в висок.
Майнерер встал над связанным убийцей. Фотограф достал вспышку. Поднялся столб магнезии. Мок с высоко поднятыми руками, держа пистолет и удостоверение, подбежал к убийце. Полицейские расступились послушно. Советник встал на колени и приставил пистолет к покрытому кровью виску. Затрещала магнезия. Все смотрели. Мок в долю секунды увидел себя уволенного с работы в полиции. Взвел револьвер. Тогда снова увидел себя в зале суда в качестве обвиняемого, а затем в тюрьме, где с радостью ждут его все, кого он посадил за решетку. В мыслях он начал повторять оду Горация «Odi profanum vulgus» [24] . После первой строфы он спрятал пистолет в карман. Он ничего не видел, ничего не чувствовал — кроме плевка старого машинист, который замерз у него на щеке.
24
Я ненавижу вульгарную толпу (лат.).
Специальное рождественское издание «Последних новостей Бреслау» от 22 декабря 1927 года, с. 1 — интервью с президентом полиции Вильгельмом Кляйбёмером: «Что вчера произошло на Гартенштрассе, 35?
Кляйбёмер: Криминальный вахмистр, имя которого я не могу раскрыть, выполняя в этом здании следственные действия, заметил покидающего двор шлифовальщика. Этот человек выходил в большой спешке и тянул за собой шлифовалку. Внимание детектива привлекли пятна крови на халате шлифовальщике. Он остановил его и закрыл в туалете на первом этаже соседнего здания. Затем он обнаружил в сарае во дворе труп маленькой Гретхен Каушниц. Опасаясь самосуда со стороны жителей здания, привел значительные силы полиции и под их прикрытием совершили арест lege artis (по всем правилам).
Кто-то пытался сорвать арест.
К.: Это вопрос или утверждение?
В распоряжении прессы есть фото, на котором высокий офицер приставил револьвер к виску убийцы. Он хотел устроить самосуд?
К.: Действительно, один из моих людей так себя повел. В случае этого гнусного преступления сложно без нервной реакции. К счастью, он опомнился и оставил осуждение убийцы правосудию.
Убийца, Фриц Роберт, — сексуальный извращенец?
К.: Да. Он педофил. За это преступление уже сидел в тюрьме.
Жертва была изнасилована?
К.: Нет.
Роберт признал свою вину?
К.: Еще нет, но признает под влиянием доказательств. На его ноже были его отпечатки пальцев, а на его фартуке кровь жертвы.
Так быстро это обнаружили?
К.: Трудолюбивые люди могут многое сделать за одну ночь. А наши специалисты трудолюбивы.
Роберт психически болен?
К.: Трудно мне это оценить. Я не психиатр.
Какое постигнет его наказание, если окажется, что он болен психически?
К.: Он будет доставлен для лечения.
А если будет вылечен?
К.: Выйдет на свободу.
Вы считаете, это справедливо?
К.: Я не буду комментировать положений уголовного кодекса. Я не являюсь законодателем и, вероятно, никогда им не буду.
Но у вас свое мнение на эту тему?
К.: Да, но вы его не узнаете. Вы делаете интервью не с частным лицом, а с президентом вроцлавской полиции.
Большинство юристов, врачей, психологов и философов утверждает, что человек тогда виноват, когда преступления совершает сознательно. Если преступления совершает за человека болезнь, он сам не виноват. За болезнь можно осуждать на смерть?
К.: Я не принадлежу ни одной из упомянутых вами профессиональных групп.
Благодарю за беседу».
Мок отложил газету и смотрел некоторое время на портрет своего отца, висевший на стене. Сапожный мастер крепко стиснул зубы и внимательно смотрел на фотографа. Мок задал отцу очень сложный вопрос и безотлагательно получил ответ. Он был таким, какой он ожидал.
Альфред Соммербродт с большим удовольствием съел воскресный завтрак, состоящий из двух жареных яиц, и смотрел на суетящуюся на кухне жену. Он с равным удовольствием восхищался хорошо вычищенной кухней и своим полицейским мундиром, висящим на вешалке у кухонных дверей, которые одновременно были выходными дверями их маленькой квартиры в задней части магазина велосипедов Стангена на Требницерштрассе. Соммербродт радовался, что через минуту наденет форму, шинель, кивер, к поясу прикрепит палку, которая сейчас лежала на большом газовом счетчике, и выйти, как каждый день, на Требницер Плац, чтобы регулировать движение. Его жена гораздо меньше радовалась.
— Даже в воскресенье не дают тебе покоя, — сказала она сердито.
— Дорогая, сегодня очень нервный предпраздничный день, — сказал Соммербродт и задумался. Он пил зерновой кофе и похлопывал толстую жену, задаваясь вопросом, успел бы он еще до ухода ее почтить. Стук в дверь вывел у него из головы эротические фантазии. Жена открыла и в тот же момент, сильно толкнувшись, села на стол. Изношенный предмет мебели опасно пошатнулся. Чашка кофе подскочила и облила рубашку Соммербродта. Тот бросился с яростью к двум пришедшим, но ствол «вальтер» позволил ему быстро бросить воинственные намерения. Оба мужчины были завязанные платками лица. Один из них достал наручники и приказал госпоже Соммербродт приблизиться к нему. Когда она это сделала, он приковал ее к трубке, соединяющей счетчик со стеной. Постового движением револьвера попросили сделать то же самое. Его колебания быстро прекратились, когда «вальтер» появился в руке другого мужчины. Через некоторое время Соммербродт стоял на коленях рядом с женой, прикованный к той же самой трубке. Первый нападающий подсунул им два кресла, а сам уселся на столе и начал, насвистывая, махать ногами. Второй мужчина разделся до нижнего белья, после чего надел верх мундира и кивер. Через некоторое время он снял брюки с Соммербродта и надел их на свои тощие бедра. Прижав палку к боку, он вышел из квартиры. Тот, который остался, бросил дерево в огонь и поставил на конфорку большой чайник.
К следственному изолятору на Шубрюкке подъехал большой, новый «хорх 303», из которого вышло трое мужчин. Они вошли в мрачные ворота, представились у охранника и двинулись на первый этаж в кабинет дежурного офицера.
— Кто из вас профессор Нейсванд? — спросил дежурный.
— Это я, — ответил седой мужчина в ярком галстуке.
— Я вижу, что не только у меня предпраздничное дежурство, — усмехнулся дежурный офицер. — Если какому-то дурню что-то почудилось…
— Это больной, не сумасшедший, — заметил сухо профессор.
— А господа — доверенные люди президента Вильгельма Кляйбёмера, — тон голоса дежурного офицера свидетельствовал, что сухое замечание Нейсванда не произвело на него большого впечатления. — Для защиты заключенного во время транспортировки, так? Попрошу приказ.
Двое других мужчин кивнули головами. Один из них достал из внутреннего кармана пиджака конверт и передал его дежурному. Тот открыл его и прочел вполголоса:
— Секретная инструкция по транспортировке заключенного Фрица Роберта на психиатрическую экспертизу… Ага, хорошо… Хорошо… Подписано, Фю… фю… фю… Сам президент Кляйбёмер.