Конец света
Шрифт:
Или:
– Это вроде как нынешние скромники говорят: «гэ», «жэ» или «бэ». (Покраснела.) Только тогда еще помнили названия букв и вместо «хэ» говорили «хер». (Всплеснула.) А нынче это звучит как отдельное слово, стараниями этих горе-скромников ставшее неприличным…
Нетрудно заметить, что Антон Сергеевич, как и его сын, был сторонником взглядов писателя и публициста Арсения Морковцева. Это понятно любому, кто хоть раз слышал по радио или читал в интернете пламенные выступления Морковцева в защиту чистоты языка. Беда в том, что Ника Аркадьевна с ними не была знакома, и смысл того,
«Как? – удивится, в свою очередь, читатель, – вы хотите сказать, что это одно и то же – считать «блин» неприличным словом, а «похерить» – приличным?» Лучшим ответом на это было бы просто предложить поискать по сети и прочесть первоисточник – того же Морковцева. Тем не менее рассказчик воспользуется тем, что данная часть текста не помечена звездочками и он может позволить себе пересказ отвлеченных теорий. А именно: что «х*й» остается х*ем, «бл*дь» – бл*дью, а «ёб» (уж извините, некуда тут звездочку вставить!) – ёбом, даже если назвать их «фигом», «блином» или «ё-мое», и что…
Нет, всё как-то коряво выходит. Пересказу никогда не заменить первоисточника. Тем более, что, пока рассказчик пытался изложить идеи Морковцева, он (то есть рассказчик) параллельно набрал в поисковой системе «морковцев мат хер блин фигово» (надо просто знать ключевые слова) и по первой же ссылке нашел цитату, которую и приводит здесь:
«Разница между неприкрытым матерщинником и тем, кто использует слова вроде «блин» или «по фигу», такая же, как между флибустьером, идущим на абордаж, и тем прохвостом, который приглашает свою жертву в таверну и за дружеской беседой подсыпает в вино снотворное или яд, а потом очищает карманы не хуже откровенного грабителя. Не знаю, как кому, но мне лично явный бандит представляется фигурой не самой достойной, но все же не вызывающей такого омерзения, как отравитель».
Вот так будет лучше, чем пересказывать. Что же касается слова похерить, то использующего его можно, продолжая «пиратское» сравнение Морковцева, сравнить с коллекционером старинного оружия, в чьем собрании хранится жутко грозное на вид орудие, которое мы с вами принимаем за смертоносную саблю, но специалист-то отлично знает, что это всего-навсего нож для разделки рыбы и мяса из бригантинного камбуза (впрочем, не исключено, что кок был одноногим и имел прозвище Окорок).
Так или иначе, Ника Аркадьевна поняла, у кого Катя понабралась этого ужасного слова, хотя, в силу уважения к старшему коллеге, и отнесла это на счет его наивной привязанности к архаизмам. Поэтому она не стала спорить, тем более, что у нее был заготовлен для обсуждения еще один вопиющий факт.
– Хорошо, оставим это. Но ведь ничего не бывает само по себе. Все ведь взаимосвязано. И вот результат! Выражения выражениями, но она и уроки перестала учить!
Это было действительно новостью! Антон Сергеевич сказал:
– Не знаю, может, прежде. Но за тот месяц, что я тут…
– Нет, именно сейчас! Мне, правда, другие учителя еще не жаловались, но я уверена, скоро пожалуются. Пока я о своем предмете говорю. Вот, скажем, в среду она не выучила стихотворение.
– Странно. Я с ней по дневнику смотрел. Может, она не записала…
– Может, и не записала. Но так бы и сказала: «Я забыла». Или: «Не успела». Ладно, всяко бывает. Хотя раньше с ней и такого не случалось. Но тут – вот просто встала и говорит: «Я не выучила, потому что это плохие стихи». Как вам это понравится?
– А! – засмеялся Антон Сергеевич. – Вот дурочка!
– Как-то странно вы это воспринимаете, – вздела брови Ника Аркадьевна.
– Видите ли, я, кажется, знаю, кто на мою внучку дурно влияет.
– Кто же? – спросила Ника Аркадьевна, предчувствуя ответ.
И она не ошиблась.
– Казните или милуйте, но он перед вами. Это я сказал Катьке: «Если тебе поставят двойку за то, что ты не выучила эту белиберду, я тебя ругать не буду и родителям не дам».
– Но почему?
– Как почему! Вы сами это читали?
Он, припоминая, сморщил лицо от носа и выше, до корней лысеющих волос и продекламировал с пародийной помпезностью:
Я люблю красоту твоих пашен
И бескрайность широких степей!..
– Ну знаете, – возмутилась Ника Аркадьевна, – если так прочесть, что угодно можно назвать ерундой.
– Положим, Есенина как ни прочти, он Есениным останется.
– Причем тут…
Она осеклась, но было поздно, Антон Сергеевич торжествующе воскликнул:
– Вот именно, что ни при чем! Это вообще к поэзии не имеет отношения.
Она хотела возразить, но он ее остановил:
– Погодите, там еще смешное место есть. Сейчас-сейчас…
Трех высоких берез над обрывом
Тра-та-та та-та-та белизна.
– «Горделиво царит…», – невольно подсказала учительница, сама же смутилась, потом смутилась своего смущения и, чтобы скрыть его, спросила излишне строго: – И что вам тут показалось смешно?
– Ах да, да! – обрадовался Антон Сергеевич. – Как это я забыл! Именно «горделиво»! «Три гордые пальмы».
– Какие ещё пальмы?!
– Разве вы не слышите? Это – дрянной парафраз Лермонтова, причем в одну кучу смешаны и «чета белеющих берез» и «три гордые пальмы высоко росли».
– Так Лермонтов же!
– Да послушайте. Вот я физик…
– А, тогда понятно.
– Что понятно? Вы хотите сказать: «Что может физик понимать в стихах?»
– Ну… Не совсем…
– Совсем, совсем! Но я сейчас о другом. Взять наш учебник – в нем пересказывается то, что Ньютон или, скажем, Резерфорд описали слишком сложно для ребенка, да и не нужны школьнику такие подробности, как в научной статье или монографии. Физику или биологию по-другому преподавать невозможно. Но литературу-то надо читать не в пересказе. А эти стихи – именно пересказ, своего рода выжимка из Лермонтова, Есенина, Твардовского.